Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я поехала за вами, хотя вы прогнали меня домой, – сказала Татьяна низким, сдавленным голосом. Чувствовалось, что она в любой миг может разрыдаться. – Вы должны запомнить, что никакого дома там, в Петербурге, у меня больше нет. Я не хочу без вас жить ни одного дня, а вы предлагаете мне ждать шесть лет, пока не истечет срок ссылки. Помните, я угрожала вам, что покончу с собой, утоплюсь, если вы меня отвергнете? – Улыбка, появившаяся на ее побледневших губах, была одновременно жалка и величественна, как бывает жалко и величественно искреннее проявление сильных чувств. – Это было ребяческое заявление. Так говорят девчонки, чтобы им купили новую куклу или скаковую лошадь. Я беру свои слова обратно – я не стану сводить счеты с жизнью. Жизнь сама покинет меня – я не смогу жить, если вы отвергли меня, мое сердце само остановится…
– Послушайте, дорогая моя! – перебил ее граф, при этом слегка пожимая ледяные руки девушки. – Я готов на все, чтобы вы не страдали так, как сейчас страдаете… Кроме одного: я не могу губить вашу жизнь. Давайте повременим, пока не кончится моя ссылка…
– Заклинаю вас, больше ни слова о ссылке! – взмолилась Татьяна. – Какое мне дело до нее?
– Не могли бы вы, мадемуазель, отпустить моего арестанта, – с подчеркнутой вежливостью обратился к Татьяне подошедший к паре Савельев. – Сейчас он в некотором роде представляет собой собственность государства!
– Снова вы лезете в чужие дела! – грубо бросила ему девушка. – Жандарм!
– Я лезу в чужие дела, как вы изволили выразиться, не по склонности натуры, а по долгу службы, так сказать, – улыбнулся ей ничуть не задетый статский советник и прибавил: – Ну, а как товарищ вашего дядюшки предлагаю всем вместе отужинать в здешнем трактире, разумеется, за мой счет.
– За мой! – возразил Евгений.
– Поужинаем за счет казны, – подмигнул ему Савельев. – Мы ее не разорим!
Трактир при станции был довольно приличный – недавно выстроенный, чистый, еще пахнущий свежим тесаным деревом. Для «благородных» гостей тут имелось особое отделение, отгороженное от остального зала дощатой переборкой, оклеенной дешевыми голубенькими обоями в цветочек. Там приезжие и устроились втроем.
За переборкой расположились слуги Евгения и Татьяны. Вилим и Бетти, долговязые, рыжие, востроносые, очень походили на брата с сестрой. Это было неудивительно, если учесть, что Вилим (или Вильгельм) был незаконным сыном крепостной девки, которая прижила его от немца-учителя, а Бетти (или Элизабет) происходила из Манчестера, из семьи старшего приказчика крупного торговца мануфактурой. Возможно, их воинственные германские предки некогда и состояли в родственных отношениях…
– Что это ваши прекрасные глазки все на мокром месте? – приосанившись, начал светскую застольную беседу камердинер графа. С девицами он всегда держался развязно.
Выпуклые «рачьи» глаза прекрасной англичанки, красноватые от природы, сейчас были совершенно красны от пролитых слез. Она то и дело подносила к ним платок.
– Как же мне не платч, – отвечала англичанка, плохо говорившая по-русски, – если май леди дэн и нотч рыдай?
Она старалась не смотреть прямо на Вилима, держалась прямо, словно ее костлявая спина была прибинтована к доске, и почти ничего не ела.
– Зря, между прочим, не кушаете, – заметил жизнелюбивый Вилим, – неизвестно, что вас там ждет впереди. Уж если вы с барышней насовсем бежали из Питера и этаким вот тайным манером, даже и без багажа, хотите ехать за моим господином до Москвы, а там – до нашей владимирской деревни, то – ууу… Наголодаетесь еще в дороге!
– Май леди так решил! – гордо заявила Бетти. – Она хочет, чтобы все было, как у других декабрист!
Вилим поперхнулся и зажал рот салфеткой, изумленно глядя на англичанку, которая тем временем с подозрением разглядывала лежавший перед ней на тарелке кусок тушеного мяса.
– Значит, вот как… – пробормотал слуга, снова берясь за вилку и нож, чтобы вступить в сражение с жилистым трактирным жарким. – А деньги-то на дорогу у вашей госпожи есть?
– У леди деньги мало! У мэня йэст май сэлори… Май жалованье… Тоже мало… – смущаясь, призналась Бетти.
– Вы будете тратить свое жалованье на госпожу? – удивился Вилим, до сей поры имевший весьма низкое мнение о великодушии прислуги женского пола. Дитя людской, он был слишком хорошо знаком с ее нравами и обычаями. Вилим знал сотню способов обокрасть своего господина, но, к чести его надобно признать, ни разу не воспользовался ни одним из них.
– Йес, – гордо заявила служанка, – я буду давайт кушать май леди, даже если я сам умирайт голодны смертч. Так!
И Бетти храбро принялась за еду.
Услышав это, молодой камердинер графа проникся уважением к англичанке, над которой раньше посмеивался и про себя называл «жердью». Он вспомнил, как в марте четырнадцатого года при осаде Парижа рискуя жизнью, вытаскивал тяжелораненого барина из-под обломков рухнувшего здания. В тот миг он тоже не думал о себе и не слышал, как рядом свистели пули.
Тем временем за соседним столом шла не менее увлекательная беседа, которая также мешала ее участникам отдавать должное гастрономическим чудесам дешевого придорожного трактира.
– Вот увидите, когда вы вернетесь домой, ваш папенька уже по-другому на все посмотрит, – убеждал Татьяну Евгений. – Ну, а ваша маменька всегда была разумной женщиной…
– Но только не в последнее время, – с тяжелым вздохом заключила девушка и грустно добавила: – Мне кажется, что у меня больше нет семьи…
– Не надо так отчаиваться! – продолжал уговаривать ее граф. – Только представьте: я пришлю вам в Петербург приглашение на Рождество, и вы с вашими домочадцами приедете к нам в деревню. По снегу, в теплых санях, все вместе, без всякой вражды, без ссор!
– А я, в свою очередь, выступлю миротворцем между вашим папенькой и дядей, – вставил Савельев, снова подмигнув Евгению, – и вообще берусь подготовить господина сенатора к неизбежной развязке.
– Вы оба сейчас говорите глупости! – вспылила девушка. – Отец никогда не согласится на этот брак…
– Вы не можете этого знать наверняка, – возражал Дмитрий Антонович, – под грузом обстоятельств человек иной раз меняет свои самые твердые и незыблемые решения.
– Хорошо. В таком случае поставьте себя на место моего дорогого папеньки-сенатора, – неожиданно предложила Татьяна. – После всего, что случилось, вы бы дали своей дочери согласие на брак с декабристом? Чтобы она уехала от вас за тридевять земель?
За столом установилась тишина, Татьяна и Евгений выжидающе смотрели на статского советника, будто от его следующих слов зависело их будущее.
– Если бы у меня была взрослая дочь… – протянул Савельев после затянувшейся паузы, глядя куда-то в сторону, – во всяком случае, я не стал бы чинить препятствия ее любви… – Помедлив немного, он добавил: – Даже если бы избранником моей дочери был государственный преступник.