– Не надо, – буркнул директор. – Как-нибудь сами разберемся. – И, сомкнув брови на переносице, обратился к Луарету: – Фернан, вы так и будете сидеть? Кто, по-вашему, главный хранитель музея?

– Да, господин директор, – вскочил с места Фернан Луарет. – Позвольте, господин комиссар, – приподнял он картину.

– Вы забыли вот это, – с улыбкой произнес Андре, протягивая спецодежду служащего. – Мне не нужно ваше имущество.

– Где вы ее взяли? – недовольно спросил директор.

– Она лежала на стуле в одном из залов.

– Мы оценили вашу любезность, – холодно ответил директор. И, повернувшись к начальнику охраны, продолжил: – Морис, заберите одежду. – Толстяк проворно подскочил к полицейскому и взял халат. – Господин комиссар, спасибо за предоставленный урок, мы сделаем из этой пропажи соответствующие выводы. Если у вас больше ничего к нам нет, так позвольте не злоупотреблять вашим гостеприимством. А потом, у нас имеются еще кое-какие дела.

– Разумеется, господин Теофиль, вы можете быть свободны, но я на вашем месте произвел бы самую тщательную инвентаризацию музея.

– Инвентаризацию мы проведем…. Но все-таки я продолжаю настаивать, что произошло маленькое недоразумение. И мы сделаем из этого самые серьезные выводы. Пойдемте, господа, не будем своим присутствием докучать комиссару.

Пьер Морис охотно повернул к двери. За последние полчаса он наверняка похудел. Так что визит в казенное заведение пошел на пользу его фигуре.

Омоль Теофиль поднялся с кресла, посмотрел на начальника полиции и, скрывая иронию за серьезными интонациями, произнес:

– Вы именно такой, каким я вас представлял. О вас много рассказывают, господин Лепен.

– Уверен, вы не разочарованы нашей беседой, – ядовито ответил комиссар. – Полагаю, что это не последняя наша встреча.

– Рад был знакомству, – холодно отозвался директор Лувра и широким шагом вышел из кабинета.

Сложив карандаш и бумаги в карман, Леонардо вышел из дома. Привычку брать с собой блокнот и карандаш, выходя на улицу, Леонардо приобрел несколько лет назад, когда учился ремеслу художника в мастерской великого Верроккьо. Тот не уставал наставлять своих учеников:

– Ничто не должно укрыться от вашего внимания. Вас должна интересовать любая мелочь: профиль человеческого лица, камень, брошенный на дороге, булыжник, выкорчеванный из мостовой, примятая на лужайке трава. Ваша наблюдательность непременно поможет вам в работе.

В особенности Леонардо интересовали лица. Не пригожие, какие имеют семнадцатилетние девицы, а уродливые, что встречаются только у старых людей с тяжелой судьбой, с кривыми морщинами на щеках и лбу, указывающими на глубокие шрамы в сердце.

Одно из таких лиц Леонардо увидел вчера вечером. Это был цыганский барон (невероятный образчик для задуманной картины «Тайная вечеря»). Мясистое лицо с крепким орлиным носом выдавало в нем настоящую породу, большого гордеца, человека властного и невероятно сильного. Как выяснилось из последующего разговора, барон бежал из Венеции, где был приговорен к смерти за укрывательство беглого преступника, в Тоскану под покровительство герцога Лоренцо Медичи. Но по тому, с какими интонациями он о себе рассказывал, чувствовалось, что его мятежной душе в городе просвещения и искусств было тесновато.

Возвращаясь домой, Леонардо, стараясь не упускать малейших деталей, запечатлел в своей записной книжке его портрет в надежде когда-нибудь украсить картину столь впечатляющей фактурой. Он никогда не проходил мимо обезображенных лиц, справедливо полагая, что уродливость есть оборотная сторона красоты. Причем цыганского барона он нарисовал в тот самый момент, когда тот, сжав крупные кулаки, отчитывал одного из своих людей. Корпус, двинувшийся вперед, выдавал угрозу, а губы, сложенные в трубочку, выкрикивали проклятия. Леонардо взял себе за правило ничего не стирать из нарисованного, считая, что первое впечатление всегда самое верное и сильное. И рука, повинуясь сознанию, эмоционально и достоверно отражала характер подсмотренной модели.

Особое удовольствие ему доставляла прогулка пешком, и он зашагал к центру города, надеясь встретить нечто удивительное. В этот раз его заинтересовали два молодых дворянина, они вели напряженный диалог, поглаживая тонкими холеными пальцами эфесы шпаг. Через стиснутые челюсти они улыбались, зная, что находятся всего-то в полушаге от смертельной дуэли. Через маску равнодушия, столь свойственную их сословию, глаза отражали гамму чувств, в которых отчетливо просматривался невероятный юношеский задор, помноженный на жажду самоутверждения. Кажется, они совершенно не думали о том, что находятся всего-то на расстоянии вытянутой руки от забвения. Что холодная заточенная сталь бездушно распорет их молодые лица, мгновенно перечеркнув все чаяния, а тела, наполненные жизнью, превратятся в груду разлагающихся мышц.

Вытащив из кармана небольшой альбом, Леонардо уже хотел было запечатлеть их напряженные лица, как вдруг услышал рядом с собой взволнованный голос:

– Леонардо, я как раз тебя ищу.

Повернувшись, Леонардо увидел своего приятеля Каллеони, с которым учился в художественной мастерской у Верроккьо. Не принятый в гильдию Святого Луки, он не имел права открыть собственную мастерскую и перебивался тем, что рисовал портреты богатых флорентинцев.

– Что случилось? – нахмурился Леонардо, предчувствуя недоброе.

Во время учебы они не были особенно дружны и сошлись лишь в последние годы, когда вместе стали работать над расписыванием стены в храме святой Девы Марии.

– А знаешь, я почему-то так и подумал, что встречу тебя где-нибудь здесь. Дня не проходит, чтобы здесь не случилось какое-нибудь убийство, – кивнул он на двух молодых дворян, цедящих через стиснутые зубы оскорбления. – У этих закоулков скверная репутация. Судя по всему, дворцовой страже предстоит немало работы.

Заметив двух горожан, заинтересованно посматривающих в их сторону, один из дворян, сняв шляпу, галантно поклонился, как если бы находился на театральных подмостках, а потом, дружески подхватив под руки своего соперника, увел на противоположную сторону. Надо полагать, что напряженный спор они продолжат вдали от посторонних глаз.

– Меня интересуют не события, а лица, – напомнил Леонардо.

– Послушай, Леонардо, мне передали, что какой-то злопыхатель бросил в «барабан» кляузу, будто бы мы с тобой и еще тремя подмастерьями занимались содомией с семнадцатилетним Джакопо Сантарелли.

– Что?! – невольно выдохнул Леонардо.

– Это письмо попало на стол к герцогу Лоренцо Медичи, и сейчас он решает нашу судьбу.

Даже в темноте стало видно, как побледнело лицо Леонардо.

– Кто этот Джакопо?

– Ты его должен был помнить, он был моделью в мастерской художника Поллайоло.