Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В постели синьоры Доччи не было, что в первый момент стало для него потрясением. До сих пор он видел ее только в постели. Теперь же кровать стояла перед ним пустая, аккуратно застеленная белым хлопчатобумажным покрывалом, ровным и гладким, как лед.
— Сюда, — окликнул его голос с лоджии.
Она сидела в ротанговом кресле — в синей юбке и простой белой блузке, положив босые ноги на скамеечку. Волосы, обычно свисавшие свободными прядями, были убраны назад и завязаны в хвостик; лицо в заливавшем лоджию теплом солнечном свете утратило часть болезненной бледности. Она напоминала пассажирку, отдыхающую на палубе океанского лайнера — разумеется, на палубе первого класса.
— Подумала, что сегодня мы можем выпить чаю al fresco, — как ни в чем не бывало заметила синьора Доччи и, не выдержав роли до конца, улыбнулась. — Посмотрели бы вы на себя со стороны.
— Вы меня удивили.
— До Лазаря мне далеко. В любом случае вы сами виноваты.
— Я? Виноват?
— Ну, может быть, косвенно. Стыдно разговаривать, лежа в постели. Неприлично.
— Со мной о приличиях беспокоиться не нужно.
— Дело не в вас, а исключительно во мне самой. — Синьора Доччи повернула лицо к солнцу. — Так приятно почувствовать тепло на лице. Я уже забыла, какое это удовольствие. — Она кивком указала на низенький столик с чайным сервизом. — Будьте добры.
Адам по установившейся традиции разлил чай. Синьора Доччи всегда придерживалась определенного порядка — сначала молоко, потом чай, потом пол-ложки сахара.
— Вы бежали, — заметила она.
— Бежал?
— По крайней мере, пытались. Я видела — оттуда. — Она кивнула в сторону лоджии.
Рассказать? Нет, спешить, пожалуй, не стоит. Может быть, он просто подогнал одно под другое. Сад под Данте. Или наоборот. Сначала нужно все проверить. А на это потребуется какое-то время.
— Я… я подумал, что обнаружил кое-что интересное. Но похоже, ошибся.
Такое объяснение ее, конечно, не устроило.
— И что же вы подумали?
— Зефир, — коротко ответил он, торопливо формулируя правдоподобную версию.
— Зефир?
— Западный ветер.
— Да, я знаю.
— Согласно мифу, он — муж Флоры. В нашем случае ее мужем был Федерико. Вот я и подумал — сам не знаю почему, — что, может быть, статуя Зефира скопирована с Федерико. Хотел посмотреть, нет ли сходства с портретом в кабинете.
— Интересно.
— Да. Только никакого сходства нет. — Адам пожал плечами.
Почувствовала ли синьора Доччи в его объяснении какую-то фальшь? Кто знает. Так или иначе, развивать эту тему она не стала, но зато ее следующее предложение стало для него полным сюрпризом.
— В северном крыле есть свободная комната. Большая, с отдельной ванной. Если хотите, занимайте.
В первый момент Адам подумал, что ослышался.
— Это приглашение.
— Остаться?
— Не навсегда. — Она едва заметно улыбнулась. — Подумайте. С ответом можете не спешить. А откажетесь — не обижусь.
— Спасибо.
— За комнату платить не надо, так что вы еще и сэкономите.
— Деньги не мои — факультетские.
— Но это не значит, что вы не можете потратить их на что-то другое. Криспину знать не обязательно. А если и узнает, назад требовать не будет. Или я ошибаюсь?
— Нет, не ошибаетесь.
— Итак?
Дело было не в деньгах. Причина нерешительности крылась в другом.
— Видите ли, ко мне приезжает брат…
— Впервые слышу, что у вас есть брат.
— Вообще-то я стараюсь думать о нем как можно реже.
Синьора Доччи улыбнулась.
— Когда он приезжает?
— Гарри не из тех, кому задают такого рода вопросы.
— Чем занимается ваш брат?
— Он скульптор.
— Скульптор?
— Ну, вроде того. Очень такой, знаете, современный. Работает с железом, а железо тащит со свалок.
— Он… презентабелен?
— Презентабелен? Боюсь, это слово последнее из тех, что ассоциируются с Гарри.
Синьора Доччи рассмеялась:
— Если потребуется, у нас найдется и комната для Гарри. Решайте сами. Мне все равно.
Но Адам видел — ей не все равно. Пожилая женщина, уже знавшая, что проводит в доме последние месяцы, делала последний, может быть, жест гостеприимства. Приняв приглашение, он мог бы чаще видеть Антонеллу. Если дорожки их в последние дни так и не пересеклись, то потому лишь, что к тому времени, когда она вечером приходила к бабушке на чай, он уже возвращался в пансион.
Услышав, что Адам съезжает, синьора Фанелли заметно расстроилась. Впрочем, ее настроение улучшилось, когда он предложил заплатить до конца недели.
— Когда переезжаешь?
— Не завтра, на следующий день… — Адам нахмурился — надо посмотреть в словаре, как будет по-итальянски «послезавтра».
Разговаривали они в траттории, где синьора Фанелли, готовясь к вечернему наплыву посетителей, протирала стаканы. В вырезе платья, более глубоком, чем обычно, соблазнительно покачивался золотой крестик. Раньше Адам не замечал этого, но в высоких ключицах хозяйки было что-то, придававшее ей сходство с Флорой.
— Синьора действительно пригласила тебя остаться?
— Да.
— Странно.
— Почему?
— Она — женщина очень закрытая.
— Мне так не показалось.
— Раньше она была другой. Живой… открытой.
— И что же случилось?
Синьора Фанелли посмотрела на него большими темными глазами:
— Убийство, что же еще?
— Вы имеете в виду Эмилио?
— Плохое дело. — Она перекрестилась, на мгновение опустив глаза к тому самому вырезу, и добавила, что семья по-настоящему так и не оправилась от обрушившейся на нее трагедии. Причем отец Эмилио, Бенедетто, переживал случившееся даже тяжелее, чем мать. Он как будто ушел в тень. Из дому выходил редко, так что его почти не видели. Даже когда собирали и давили виноград и оливки. А потом вдруг умер. От сердечного приступа. Эти немцы, вздохнула синьора Фанелли, они убили не только сына, но и отца, потому что потом, когда застрелили его мальчика, синьор и сам понемногу умирал.
— А что же сталось с теми немцами?
— Оба погибли в бою за Флоренцию.
— Справедливость восторжествовала.