Он о прекрасной дочери князя, которую отец превратил в статую, желая увековечить её красоту.

— Мы на месте, — Стёпа открыл передо мной дверь, ведущую в гримёрку. — Сегодня тебе играть главную роль в моей пьесе.

— Что?! — обомлела я, остановившись в проходе. — Я не актриса.

— А это не театр.

— Я не знаю слов и сценария в глаза не видела!

— В этом вся прелесть, — выпалил он. — Ты прекрасная статуя и реплик у тебя нет. Всё, что от тебя требуется — это стоять неподвижно и следить за происходящим вокруг себя. Главная актриса и главный зритель в одном лице.

— Звучит и правда здорово, но мне страшно выходить на сцену перед толпой людей. Вдруг я облажаюсь?

— Тогда я подключу импровизацию и спасу положение, — парень силой вволок меня в гримерку и передал девушке с макияжной кистью и палеткой в руках. — Не бойся. Лучше готовься к выступлению.

«Ой, мамочки!»

Меня переодели в белое облегающее платье без рукавов, но длиной до самых лодыжек. Кожу покрыли тонким слоем серебра, из-за чего я стала походить на уличного мима.

Затем мне на голову добавили серебряный венок, якобы из застывших цветов, но на деле отлитый из гипса на металлическом каркасе: ненадёжная и хрупкая конструкция, о которой меня сразу предупредили и попросили лишний раз не трогать.

Мои ресницы, брови и губы окрасили в белый цвет, предварительно смыв чёрные стрелки, над которыми я столько времени корпела.

— Ты готова? — спросил Стёпа, войдя в гримёрку в старинном длинном кафтане, подпоясанном вышитым поясом.

— Я ещё могу отказаться?

Парень усмехнулся и, приобняв меня за талию, начал выводить из комнаты.

— Не время давать заднюю, — произнёс он, сопровождая до сцены.

Когда я очутилась перед целым залом людей, уставившихся на меня, то почувствовала, как съеденный в обед сэндвич поднялся к горлу, а коленки затряслись. Казалось, что пол уходит из-под ног, но я устояла.

Через пару минут мне стало легче: на сцене появилось множество актёров, за которыми я могла спрятаться со своей безмолвной ролью.

Ребята танцевали и читали стихи возле меня и моего названного отца, сидевшего по левую от меня сторону в позолоченном кресле.

Труднее всего оказалось стоять неподвижно. Хотелось очутиться сейчас в зале и спокойно наблюдать за представлением, а не ощущать на себе сотню пар глаз.

На сцену один за другим выходили разодетые театралы и воспевали моему князю-отцу о красоте его дочери, просили моей руки и благословения. Но отец всем отказывал, не желая меня расколдовывать.

Позже князю приклеили седую бороду и резиновую лысину. По сюжету прошло много лет, мужчина постарел, а я осталась всё той же прекрасной статуей.

С годами претендентов на руку и сердце княжны стало меньше, нашлось лишь двое.

— Близок мой смертный час, — произнёс актёр, игравший отца. — Вы последние. Убедите меня, что видите красоту моей дочери также отчётливо как я сам, тогда я её расколдую. А если не разглядите, то быть княжне вечной нестареющей статуей. И пусть её красота хранится в веках!

На сцене появились Степан и Иван. Именно им выпало играть моих последних воздыхателей. Интересно, Стёпа сам распределил роли, или Ваня напросился сыграть с ним в конце, чтобы опять стать третьим лишним?

Блондин выступил первым, начав восхвалять князю мою неземную красоту, равно как и все актёры до него.

Пьеса пошла по кругу и лучше б ей скорее закончится, а то от отсутствия движения у меня началась судорога в области бедра.

— Вон! — прорычал мой театральный отец. — Ты тоже не видишь!

Ваня отошёл в сторону и вперёд вышел Степан. Он посмотрел на меня, затем на зрителей и произнёс:

— Её красота застыла, подобно цветам в венке, но запертая живая душа начала увядать за годы заточения без любви!

К этому моменту судорога в правом бедре дошла до пика, перейдя из дискомфорта в настоящую боль. Я держалась из последних сил, чтобы не сдвинуться с места и не застонать. Лицо исказилось в гримасе сдерживаемой боли, а зубы сжались.

— Её глаза полны одиночества и тоски, — продолжал Стёпа. — Чего стоит красота без любви, князь? Вы обрекли свою дочь на годы страданий и боли!

«Вот уж точно».

Моё лицо отражало боль натуральнее некуда. Сейчас я способна дать фору любой голливудской пустышке.

— Ты видишь! — воскликнул князь. — Красота — это боль! Я расколдую княжну и благословлю вас. Запомни её несчастное лицо и сделай так, чтобы впредь она улыбалась. А теперь поцелуй её!

И вот по сюжету я оживаю — как же кстати, поскольку терпеть судорогу дальше нет сил.

Я зашевелилась, сначала медленно, потом быстрее и зашагала навстречу Степану.

Честно говоря, его постановку я не совсем поняла. Красота — боль? Как-то слабенько и пафосно на мой вкус, но ему я об этом не скажу. Может это проба пера, а я своей некомпетентной критикой убью в парне зачатки гения?

Настал момент финального поцелуя. Мой суженый двигался ко мне, я к нему на встречу. Зал замер в ожидании, держа наготове ладони для аплодисментов.

Между нами оставалось всего несколько шагов, когда Стёпа резко остановился и жестом пропустил вперёд Ваню. Блондин молниеносно подлетел ко мне, не дав даже опомниться, и крепко поцеловал в зажатые губы.

Мгновение я пребывала в ступоре, но затем поняла, что Стёпа не протестует, а только улыбается.

— Мы вчера поговорили со Стёпычем после вашей с ним встречи, — произнёс Ваня, касаясь пальцами моего лица. — И поняли, что мне ты понравилась больше, чем ему.

— Так что я решил тебя уступить, — послышался из-за спины блондина голос Степана.

Сама не ожидая такого, я по-настоящему разгневалась, отпихнула от себя руки Вани и начала кричать:

— Вы обалдели?! — внутри меня пульсировал адреналин от нахождения на сцене, а тут ещё это возмутительное известие. — Я вам вещь какая-то, чтобы вы передавали меня тому, кому больше приглянулась?! Вы случаем меня спросить не забыли, согласна ли я?! В пьесе может и средневековье, когда за меня всё решали бы мужчины, но в реальности на дворе двадцать первый век!

Зал пребывал в смятении, не понимая, часть ли это представления и пора ли уже аплодировать. Актёры находились в точно таком же шоке, не зная, как им реагировать на мою истерику.

Ваня осторожно отступил от меня на шаг, а Стёпа захлопал округлевшими глазами. Тогда я и осознала, что нужно по-тихому сбежать, пока никто не опомнился и мне не стало совсем стыдно из-за собственной выходки.

Переодевалась на скорую руку и даже не смыла с себя грим, чтобы уйти отсюда как можно быстрее.

Вылетела на улицу серебряная с головы до ног. Прохожие оборачивались и косо поглядывали на меня, но это ничего. Сейчас главное поймать таксиста, готового принять меня к себе в салон.