Не сомневаюсь, что он был прав, и мне всегда хотелось следовать его совету. Но никогда не удавалось. Понемногу я стал понимать, что и ему это тоже не удавалось; но он — это другое дело. Из меня нужно было сделать мужчину, он же в полной, величественной и очевидной мере мужчиной был. Это все знали.

Обласканный судьбой, окруженный комфортом, который другим мальчикам и не снился, как я мог считать, что мне не хватает денег?

Вот чего мне и в самом деле не хватало — и очень не хватало, — так это характера. Мужественности. Самостоятельности. На этот счет отец не оставлял у меня никаких иллюзий, а поскольку он очень меня любил, сомнений в его правоте не возникало. Родительская любовь подразумевает огромные привилегии, безошибочную интуицию. Это в нашей семье воспринималось как данность, а потому и говорить об этом не было нужды.

Так что же, я был бедный маленький богач, завидующий радостям, доступным моим друзьям со значительно более скромным достатком, сыновьям докторов, юристов и архитекторов, большинство из которых и до сотни тысяч в год не дотягивали? Вовсе нет. Дети не оспаривают свою судьбу. Дети не живут своей жизнью, напротив, их жизнь живет ими. Я не воображал себя счастливейшим из смертных, потому что я и слова такого не знал — «счастье», хотя время от времени я и бывал счастлив так, что сердце мое готово было вырваться из груди. Мне говорили, что я счастливчик. Нетти даже требовала, чтобы я каждый вечер на коленях благодарил за это Господа. Я верил в доброту Господа, но спрашивал себя, почему я благодарю Его, хотя очевидно, что все хорошее дарует мне отец. Я считал, что наша семья — это норма человеческого существования и что этой нормой следует поверять все другие жизни. Плохо, конечно, что не хватает карманных денег, но неизмеримо хуже, что я не уверен, смогу ли стать настоящим мужчиной, самостоятельным, буду ли достоин любви и доверия отца. Мне говорили: все, что делается, делается ради моего же блага — и на что, спрашивается, мог бы я опираться, дабы вынести противоположное мнение?

Поэтому вы не должны думать, что я пришел поплакаться в жилетку или свести счеты с покойниками. Шельмование родителей, их бичевание задним числом — вот что создает психоанализу недобрую славу. Как юрист, я сказал бы, что существует срок давности не только по правонарушениям, но и по личным, духовным обидам, и ни один суд в мире не вынесет вердикта на основании того, что было да быльем поросло. Но если тщательный разбор моего прошлого поможет пролить свет на мое настоящее, то все мое прошлое аккуратно разложено по полочкам и я могу предъявить его, если потребуется.

Доктор фон Галлер: Да, пожалуй, так и поступим. Вы на знакомой стезе, все должные адвокатские реверансы проделаны. Так что давайте продолжим.

Я: Что вы имеете в виду — «должные адвокатские реверансы»?

Доктор фон Галлер: Это когда вы расписываетесь в глубочайшем уважении к человеку, которого собираетесь изничтожить. Утверждаете, будто не испытываете никаких личных чувств и абсолютно объективны. Объявляете холодным и сухим то, что по самой природе своей горячее и курится паром. Отлично. Продолжайте, пожалуйста.

Я: Если вы не верите тому, что я говорю, какой смысл продолжать? Я сказал, что приехал сюда не для того, чтобы очернять моего отца. Не знаю, что еще я могу сделать, чтобы убедить вас в моей искренности.

Доктор фон Галлер: Проще простого: рассказывайте дальше — только так вы сможете меня убедить. Но я здесь не для того, чтобы помочь вам сохранить статус-кво и оставить ваши личные отношения в том виде, в каком вы сейчас их видите. Помните, что я, среди прочего, и Друг Обвиняемого. Полагаю, вы в курсе, что такое друг?

Я: Откровенно говоря, не уверен.

Доктор фон Галлер: Ну что ж, будем надеяться, что узнаете. Итак, ваше раннее детство?..

Я родился 2 сентября 1928 года, окрестили меня Эдуардом Дэвидом, потому что мой отец был адъютантом (и другом, ей-богу) принца Уэльского во время его визита в Канаду в 1927 году. Отец иногда шутливо говорил о принце Уэльском как о моем крестном, хотя это, конечно, преувеличение. Моими настоящими крестными были клубный приятель отца по фамилии Доррис и биржевой маклер Тейлор, покинувшие наши края вскоре после моего крещения. Я не помню ни того ни другого. Думаю, их пригласили, потому что они просто оказались под рукой, и отец расстался с ними к тому времени, когда я был готов обращать на подобные вещи внимание. А вот принц послал мне кружку со своей монограммой, и я пил из этой кружки молочко. Она все еще у меня, и Нетти с нее пылинки сдувает.

В течение первых двух лет жизни я много болел и стал, как говорится, «хрупким ребенком». Из-за этого няньки у меня не задерживались — ведь мне нужно было уделять много внимания, а детские няньки — большая редкость в Канаде, потому они и не задерживаются в местах, где от них требуют слишком многого. Насколько я знаю, поначалу у меня были английские и шотландские няньки, и потом я не раз слышал истории о том, как роскошно они одевались, в нашем районе Торонто об этом еще долго судачили. Но ни одна из них не прижилась у нас, и моя бабушка Стонтон сказала, что мне нужна не какая-нибудь чванливая красотка, а добропорядочная, благоразумная девушка с головой на плечах, которая будет делать то, что ей скажут. Так у нас в доме появилась Нетти Куэлч. Нетти с тех пор так и живет с нами.

Поскольку я был «хрупким», считалось, что мне полезно жить за городом, и потому в раннем детстве я проводил длинные летние месяцы с бабкой и дедом в Дептфорде, маленькой деревеньке, где они жили. Немаловажную роль в моем воспитании играли тогда дед и бабка, потому что мои родители терпеть не могли Дептфорд, хоть и были оттуда родом, а между собой называли его не иначе как «эта дыра». И вот каждый май меня отправляли в Дептфорд, где я оставался до сентября, и у меня об этой деревеньке самые счастливые воспоминания. Если ты не совсем невезучий, то, по-моему, любое место, где ребенком проводишь лето, навсегда остается Аркадией. Моя бабка терпеть не могла английских нянек и, когда мне шел второй год, сказала маме, пусть присылает ребенка ей, а уж она подыщет местную девушку, чтобы заботилась обо мне. У нее и в самом деле была на примете такая девушка.

Бабка была уравновешенной милой женщиной, а ее главным светом в окне был мой отец, ее единственный сын. Она родилась в семье приходского священника, а по моему детскому масштабу ценностей это было равносильно дружеским отношениям с принцем Уэльским. Я помню, что, будучи совсем маленьким (лет четырех или пяти), перед сном нередко размышлял о том, как было бы здорово, если бы принц и бабушка Стонтон встретились. Они бы, конечно, неплохо поговорили обо мне, и я мог себе представить, что принц в большинстве вопросов полагается на авторитет моей бабушки, потому что она старше его и лучше знает мир, хотя, конечно, поскольку он мужчина, у него найдется рассказать много чего интересного. Не исключено, что он попросит меня возглавить Дептфорд, стать его наместником в деревне. Бабушка не была активным человеком, она предпочитала сидеть, а уж если и двигалась, то с осторожностью. Она была толстой, хотя я скоро узнал, что «толстый» — грубое слово, его нельзя произносить вслух, когда говоришь о стариках. Активность приличествовала добропорядочной, благоразумной девушке, и Нетти Куэлч была безумно активной.