воду, растёрла по лицу. Всматриваясь в теченье реки, воительница затаила дыхание — сквозь бегущую рябь медленно проступал старческий лик; пена вытянулась бородой, седыми локонами.

— Деде, — шепнула Родослава.

«Ты нужна отцу, — пронеслось в сознании, — не его смерть ступает по веретену Макоши».

— Идём со мной, деде, — пролепетала воительница; не отрываясь от лика старца, позвала: — Каркун!

Угольно-чёрный силуэт отразился в водной глади. Ворон снизился, прочертил крылом по холодной толще, рассекая бледный лик. Полупрозрачная дымка расползлась по оперению, синие искры вспыхнули в глазах птицы.

— Аким! — прокричал ворон, поднимаясь ввысь. — Аким!

Вскочив, Рода бросилась к ладьям. Вязкая земля сковывала ноги, но главе тайной службы было чуждо сопротивление природы.

— Коня мне, живо! — рыкнула она.

— Почто? — опешил юноша, мгновение назад выведший коней на берег.

— Поскачу к отцу в Кийский острог, а ты, Истр, поплывёшь со всеми в Камбалу.

— Как же, мати? — опешил Истр. — Истислав Радимович ждёт тебя… ты сама послам согласие дала. Они уж известили его, наверное.

Пальцы сжали плечо юноши до хруста; не вытерпев боли, Истр закричал.

— Пять лет учу тебя, да наука в главу всё никак не идёт, — кипела от ярости Родослава. — Сказала же ясно — плыви в Камбалу. Передай Истиславу, что я отцу понадобилась безотлагательно, что пришлю ворона, как отправлюсь в Камбалу. А ты будь подле Истислава, храни, аки зеницу ока, да ни на шаг не отходи. Понял?

— Понял, мати, — прохрипел Истр.

К своим двадцати летам он многое умел, считался самым лучшим учеником Родославы, но благосклонности богатырши* не видел никогда, зато за любой огрех кара настигала его незамедлительно. Наблюдательный, незаметный, скрытный — именно такой разведчик был нужен главе огромного града.

Выпустив его плечо, Родослава резко сняла с руки перстень, вложила в ладонь ученика. В хитром переплетении червлёных серебряных нитей читались обережные резы, они стягивались к рубину, зажатому меж совиных крыльев. Истр поднял взгляд на учителя, ожидая дальнейших распоряжений.

— Передашь Истиславу, — сказала богатырша, — аки подтверждение твоих слов.

Юноша лишь кивнул в ответ, сжав вверенную вещь.

— Коня мне! — вновь крикнула Родослава. — Марун где?

Воины засуетились, хватая коней под уздцы, повели к главе тайной службы. Услышав своё имя, с ладьи спустился чернявый юноша. Молча наблюдая за суетой сослуживцев, оставался неподвижен.

— Родослава, — пробасил один из воинов, — коли ты удумала на коне куда-то скакать, то напрасно.

— Не боись, Лют, не увязну, — фыркнула она.

Воин почесал лысую, исчерченную шрамами голову, прищурился.

— Дороги размыты, куда бы ты ни собралась, быстрее, чем на ладье, не доберёшься.

Рода задумалась. Нахмурив брови, смахнула с его смоляной курчавой бороды сухие травинки.

— Ты никак шишки грыз? — ухмыльнулась она. — Твоя правда, Лют. А посему облегчите одну ладью, всё перетащите с неё, оставьте лишь десятерых гребцов да коня.

Марун, не проронив и слова, стал помогать друзьям вытаскивать с ладьи всё лишнее. В разговор богатырши и Люта он лезть не желал. Казалось, ему не было никакого дела до происходящего.

— Остальные в Камбалу? — спросил Лют.

— Да, друже, ты за главного остаёшься, — протянув ему печать Истислава, Рода повернулась к дружинникам: — Всем Люта слушать, аки отца родного! Боги дадут, свидимся ещё.

— Да, мати, — смутились воины, переглядываясь.

Родослава зашагала к ладье, думая о предстоящем пути; крепкая рука сжала запястье, заставив остановиться. Хмуря растущие пучками брови, Лют удерживал её, озираясь по сторонам.

— Слушай, Акимовна, — шепнул он, спрятав печать за пазуху, — я-то мужиков до Камбалу довезу, Истиславу во служение передам, да токмо опосле к тебе кинусь. Не нравится мне твоё «Боги дадут, свидимся».

— Нет, родимый, — улыбнувшись лишь уголком губ, сказала Рода, — токмо тебе я верю, токмо тебя мужики слушать станут. С тобой-то мы ещё свидимся, посему не хнычь, аки сопливая девка.

Обняв друга, Рода поднялась на ладью, отдавая указания.

_____________________________________________________________________________

Рамена* — плечи. Рамо* — плечо.

Яма* — испытание землёй, одно из испытаний стихиями третьего круга посвящения в дружину.

Сова* — герб Катайского края.

Перси* — грудь.

Грифон* — великокняжеский знак, герб Великой Тархтарии.

Сварог* — первое земное воплощение Рода, Бог огня Справедливости, Отец Небесный.

Великий триглав* — олицетворение трёх миров (Яви, Нави и Прави).

07. Брат

Смолкли грозовые раскаты, иссяк свет когтистой молнии. Солнечный свет золотистым кружевом укутал мокрые крыши, густую поросль виноградников. Огибая мелкие камушки и пучки трав, бежали тонкие ручейки. Глухой стук топора вторил хлопочущему говору — приятными хлопотами были заняты дружинники, готовясь к пиру. Из-под хозяйственных навесов выносили бочки, лопаты и вёдра, разводили костры, мастерили вертела. Каждый был при деле: одни разделывали баранов, другие — сколачивали столы и скамьи, кололи дрова. Лишь у Баяна была особая задача — поддерживать хорошее настроение братьев.

Разламывая варёные куриные тушки, Ждан погряз в мыслях, раскладывая куски мяса по плошкам. Там, в родном краю, его дожидалась невеста, грядущая свадьба не выходила из головы, мечтой манила в Камул. Утопая в грёзах, витязь не замечал ничего вокруг. Баровит бросил в кадку с водой бараньи потроха, тыльной стороной ладони потёр лоб. Улыбнувшись задумчивости друга, обернулся к Волоту.

— Кашу замочил?

— Да замочил, замочил, — буркнул Волот, уставившись в свой шлем.

— Что там у тебя? — приподнимаясь с пня, спросил Баровит.

— Да вот животинку в хлеву нашёл.

Зорька заглянул в шлем — там на горсти пшена копошился маленький мышонок, не зная, радоваться ли угощению или пугаться заточению.

— С собой возьмём? — сжав струны, спросил Баян.

— Нет, — ухмыльнулся Баровит, отодрав от пня кусок коры, — вперёд себя пустим. Давай, брат, ветрило* мастери. Волот оживился, закрутился в поисках подходящего материала; заприметив мешок, направился к хлеву.

— Баян, ты чего умолк? — мастеря лодочку, спросил Зорька. — Никак притомился?

Откинув за спину кудрявые волосы, пригладив заплетенную в косу бороду, дружинник состроил обиженный вид:

— Почто горло драть, коли меня не слушает никто?

— Я слушаю, — заверил витязь.

Баян широко улыбнулся, провёл по струнам:

— Ну, для старшего дружинника я рад стараться.

— Ага, да делать так ничего не заставят, вроде как занят — народ веселишь, — добавил вернувшийся с лоскутом мешковины Волот.

— Так оно — веселю братьев, — надулся Баян. — Вот токмо одного из нас никакими песнями от тоски не оторвать.

— Так, может, ему неохота от дум сладостных отвлекаться, — ухмыльнулся Волот.

— Так чего б под песнь жалостливую не взгрустнуть, аки следует? — приделывая парус к лодочке, пробурчал Баровит.

Баян отложил домру, закрутился, оглядываясь, и с довольной улыбкой поднял скорлупку от грецкого ореха.

— Вот, шлем, — Баян опустил скорлупку на голову пищащего мышонка. Тот сразу задёргался, пытаясь вывернуться из руки Волота,