Скажу сразу: это ему удалось.

Младшему брату Сергей, оставаясь братом, сумел заменить отца, такое редко кому по силам! Матери он до конца ее дней был опорой, каждое свое решение и каждый поступок она обсуждала и согласовывала с ним. В детские годы я ужасно ревновала: мне казалось, что дядю Сережу бабушка любит крепче, чем моего отца. Не берусь взвешивать силу любви, но с годами поняла, что в жизни бабушки ее сыновьям отводились разные роли: младший был именно сын, “сиротка”, как она стала проговариваться в глубокой старости, а старший – глава семьи, мужчина в доме. Документы, подтверждающие эту догадку, явились мне совсем недавно романтическим, а точнее сказать, фантастическим образом.

В апреле 2012 года в Москве в Институте языкознания проходила конференция “Живое слово: логос – голос – движение – жест”, первый день работы которой, “История изучения живого слова”, был посвящен памяти Сергея Бернштейна в связи с 120-й годовщиной со дня его рождения (из того, что я там услышала, особенно поразило меня утверждение докладчиков, что наконец-то специалисты доросли до понимания его идей). После окончания заседаний участники отправились в Питер, прошли по местам жизни и работы Сергея Бернштейна, а в здании, где была некогда созданная им лаборатория, даже разыграли мемориальный спектакль на основе найденных архивных документов. В мои школьные годы на каникулы отец возил меня в Ленинград, водил по этим же адресам, но внутрь зданий мы не заглядывали и спектаклей не видали.

А на меня тем временем обрушился (другого слова не подберу!) потрясающий подарок. Молодой человек по имени Тимур Булгаков, историк по профессии, сценарист ТВ по роду занятий, преподнес мне 32 открытки стооднолетней давности, написанные девятнадцатилетним Сергеем Бернштейном во время первого самостоятельного путешествия по Европе.

Из публикации Тимура Булгакова в “Живом Журнале” 20 февраля 2012 года.

Тимур Булгаков в своей интернетной публикации назвал их “Письма счастья”.

Открытки, которые держит в руках Тимур Булгаков, с его точки зрения, пронизаны счастьем: он воспринимает их на основании своего жизненного опыта, невольно представляя себя в подобной ситуации. Я вижу тот же текст на фоне биографии Сергея Бернштейна и его личности, известной мне в течение без малого сорока лет. Признаться, я прочитала в его письмах другое: мне слышится легкий привкус вины за выпавшие на его долю радости, чувство, скорее свойственное отцу семейства, чем вылетевшему из гнезда птенцу. Отсюда полуизвиняющийся тон, скрупулезные отчеты о тратах, совет не водить младшего брата в гимназию до его приезда, сообщения и вопросы о родственниках. Он, видимо, обещал матери писать каждый день и твердо того придерживался. Но это больше, чем письма почтительного сына, это размышления будущего ученого, которому следует разобраться в своих впечатлениях и обдумать их. Да и сами впечатления не громоздятся одно на другое, а выстраиваются с большим разбором: только те, что дают знания и пищу для ума, места же он посещает именно те, что отвечают его еще только формирующимся интересам. Вовсе не “каждый камень интересен” ему, взгляд его далеко не всегда восторженный, порою критический. А о спешке и речи не может быть.

В дворянских семьях издавна принято было для завершения первоначального образования отправлять молодых людей в путешествие за границу: себя показать и людей посмотреть. Российские интеллигенты подхватили традицию, вот и Сергей после окончания гимназии (с непременной золотой медалью) и первого курса университета оказался в Европе. Поездка – не подарок, он ее заслужил: в Германию и Швейцарию командирован университетским библиографическим кружком, он, его председатель, в первых числах июня того же 1911 года принимал участие в представительном и вошедшем в историю русской культуры Первом Всероссийском съезде библиотекарей. Теперь, три месяца спустя, на дорогах Европы, в распахнувшемся перед ним мире – в иностранных городах, в языках, которые влетают в его настороженные уши, в библиотеках, в музеях, в восхождениях на горы – нащупывает, примеряет различные жизненные пути для себя. Нет, не мечется в поисках нового, яркого, а целенаправленно, осознанно ищет самого себя и свое, Сергея Бернштейна, место. Пробует на вкус то одно, то другое. Прежде всего языки: совершенствует немецкий, сетует на вавилонское многообразие языков и диалектов в Швейцарии, мешающее углубленно освоить классический вариант хоть одного из них. Прилежно посещает библиотеки, где занимается “изучением вопросов каталогизации и расстановки книг”, как ему было поручено университетским кружком. Пишет для “Школы и Жизни” – незадолго до того, в 1910 году, появилось в Петербурге периодическое издание, вплоть до революций 1917-го просуществовавшее, еженедельная педагогическая газета либерально-просветительского толка, где сотрудничали видные русские педагоги, к которой давались в качестве приложения монографии по воспитанию. В том, что касается выбора жизненного пути, Сергей напорист и даже отбрасывает на время свою почтительность: матушка получает вежливый, но строгий выговор за то, что не прислала вовремя последнего номера газеты, из-за этого он не знает, напечатана ли его корреспонденция и следует ли ему посылать новую. На “Школу и Жизнь” он возлагает большие надежды: подумывает о возможности постоянного заработка на время учения в университете: семья обеспеченная, но он, мужчина, не намерен жить на отцовское наследство.