тихонько подталкивать друг друга локтями. В горле у меня так пересохло, что для того, чтобы решиться сказать несколько слов, я вынужден был съесть горсть снега. Немного полегчало. С батареей прощался поручник Сивицкий, заслуженный воин, участник Октябрьской революции. Лица солдат выражали искреннее сожаление. Когда же пришло время выступить с «речью» мне, те же самые лица выражали смешанные чувства: и любопытство, и сочувствие, и даже иронию. Я повел взглядом по лицам солдат в поисках доброжелательного. Одновременно критически осмотрел их внешний вид и выправку.

— Солдаты, — начал я, — я пришел к вам, так как получил такой приказ. Буду выполнять функции заместителя командира батареи по политико-воспитательной работе. Я очень хочу выполнять свои обязанности самым лучшим образом. Отдаю себе отчет, что я слишком молод, чтобы произвести на вас впечатление своим опытом и знаниями. Но хотел бы вам сказать, что я тоже пережил тяжелые фронтовые дни. Думаю, поэтому мне будет легче найти с вами общий язык. Впрочем, это будет зависеть не только от меня.

Строй напряженно слушал, а мне казалось, что я уже окончил «речь». В заключение я совсем не по-военному произнес:

— Желаю вам успеха, солдаты!

Все говорило о приближающемся наступлении. Это подтверждали разговоры с коллегами из четвертой и пятой батарей, у которых был более солидный опыт. На это указывала и возросшая активность нашей артиллерии. Неоднократно в течение дня с наблюдательного пункта поступали приказы командира: «Батарея, к бою!» Я отлично знаю работу наблюдательного пункта и понимаю, что означает такая частая, но кратковременная активность. Капитан почти все время находился на НП, рассчитывая на мою помощь на батарее. Я буквально из кожи вон лез, чтобы оправдать его доверие. Он часто разговаривал со мной по телефону, неизменно спрашивая по-русски:

— Как идут дела, сынок?

— Порядочек, — так же неизменно отвечал я.

Я выпустил первый номер батарейной газеты тиражом в один экземпляр. Газета носила название «Огонь!». Весь номер я сделал собственноручно. К счастью, я взял с собой из офицерской школы цветные карандаши. Вскоре я установил контакты с гражданским населением в Плудах, стал организовывать беседы о положении на фронтах, о будущем облике демократической Польши. Приходилось также писать письма семьям солдат от себя и от их имени: некоторые из них едва умели подписываться. Таким образом я познавал людей, а они меня. Кажется, мы были довольны друг другом.

В нашу батарею пришло пополнение из запасного полка. Новобранцы были робкие, неуверенные в себе. Пришлось их окружить особой заботой и вниманием.

Я должен был часто находиться среди солдат в батарее, ибо подготовка нового пополнения шла с трудом. Особенно тяжело этот процесс протекал в первом расчете. Поскольку его боевая позиция была расположена поблизости от землянки командира и моей, мне частенько приходилось наблюдать за ходом горячих столкновений.

До того как в расчет прибыли с пополнением два новых канонира, казалось, что его старый личный состав сжился между собой. Однако, когда в нем оказались канонир Калибадас, веселый, остроумный малый из Вильно, знавший массу анекдотов, и Щепек, разбитной львовский балагур, личный состав орудийного расчета, неизвестно почему, разделился на два лагеря, бодая друг друга всем арсеналом колкостей, словно стадо рогатого скота на весеннем пастбище.

В нормальное, состояние они возвращались только в минуты, когда с наблюдательного пункта командир отдавал команду: «Батарея, к бою!» Что за люди: в бою — солдаты, а потом — стадо чертей!

Однажды у Калибадаса пропала ложка. Прекрасная, складная, с вилкой и ножом. Подозрение сразу же пало на Щепека. Ему было 23 года, он носил взлохмаченную русую шевелюру, имел острый язык. Кроме того, у него было семилетнее образование, фотокарточка красивой девушки и прекрасное кожаное портмоне.

— Наверное, где-то свистнул это портмоне, так же, как и мою ложку, — начал атаку Калибадас, оригинальный тип, несколько старше Щепека, черный, с неестественно густой растительностью на лице.

— Ты, медведь, можешь есть лапой. Зачем тебе такой благородный инструмент? — огрызнулся Щепек.

— По какому закону?

— По закону превосходства гения над жалким созданием, — заострил словесную перепалку Щепек.

Командиром расчета был взводный С., хороший солдат и превосходный командир. Один из подносчиков снарядов пользовался его скрытым покровительством. Этого было достаточно, чтобы Щепек стал подтрунивать над подопечным командира. Он усаживался возле подносчика и докучал ему своими шуточками.

— Гражданин взводный, Щепек опять сел возле меня, — жаловался солдат-растяпа.

— Ну ты и язва, Щепек, — вмешивался командир.

— Нашелся заступник, — ворчал про себя канонир и переключал свое внимание на Калибадаса. — Посмотри, Калибадас, какая ложечка. Будь здоров! — дразнил он литовца, а если тот не реагировал, добавлял: — Держи ее, ты, навозный жук. — Отдавал ложку и затихал, как бой в вечерние часы. Это был неповторимый заводила, но исключительно добрый человек. Он погиб смертью героя уже на немецкой земле, за Одером, прикрыв собой Калибадаса.

Когда Щепек успокаивался и затихал, за свое принимался Калибадас. Все остальные охотно слушали, поскольку лишь эти двое были им еще не знакомы как следует. Друг друга они уже знали как облупленных.

Фронтовые лишения, тяжелые бои сплачивали всех. Щепека и Калибадаса они также превратили в лучших друзей.

На наблюдательном пункте, где в последнее время я часто бывал, дела у меня шли хорошо: там я был специалист. Знал я хорошо и принципы разведывательной работы в масштабе дивизиона. Часто выручал командира взвода управления при выполнении им его служебных функций, что было нам обоим на руку, и не раз помогал командиру батареи в ведении огня. Мы были готовы к форсированию Вислы.

Ранним утром 16 января 1945 года мы обрушили на гитлеровцев яростный огневой шквал. Используя полный успех Красной Армии на севере, в течение вечера и ночи мы форсировали по льду Вислу в районе Яблонны. Саперы строили необычные мосты — из соломы и льда. Мы должны были взять Варшаву обходным маневром. Неприятельский снаряд разрушил землянку, в которой меня принимал когда-то впервые командир. К счастью, она была пуста. Один из солдат моей батареи погиб, подорвавшись на мине.

— Навоевался, — говорили солдаты, склоняя головы над его останками.

Мы двигаемся вперед.

Варшава — символ мужества и мучений ее жителей, зла и ненависти оккупантов. Жуткие руины, облизанные огнем, окутанные тяжелым дымом. Клочья исковерканных конструкций, рельсов, проводов. Остатки баррикад повстанцев, проломы в стенах, остовы сгоревших трамваев. Город казался мертвым.

В такую Варшаву мы вступили. План заминирования города немцами не был нам известен, что увеличивало опасность движения по развалинам. С такой обстановкой даже закаленному солдату трудно освоиться.

После полудня начали показываться первые варшавяне — поодиночке, украдкой. Мы организовали им немедленную помощь. Адам Юха, наш дивизионный повар,