Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мужчины лишь покачали головами. Касильда подняла руку:
– Пусть развлечет нас своими сказками.
– Это вовсе не сказки! Я не лгу. Я выгляжу и разговариваю как испанец, но принадлежу к другому племени. Мы называемся англичанами, – он понимал, что у него нет времени вдаваться в подробности относительно различий между англичанами и уэльсцами. – Моя страна – враг Испании. Испанский король по имени Филипп хотел править моей землей, как правит вашей. Он женился на нашей королеве Марии, привез к нам своих священников, и те пытали и жгли мой народ, но теперь у нас новая королева, ее зовут Елизавета. Она ненавидит Испанию так же, как и вы. А я служу ей.
– Служишь ей? – Рико усмехнулся. – Ты носишь их круглый панцирь. У тебя их нож. Зачем это вашей женщине-королю?
– Нас здесь немного. Мы работаем тайно, потому что не можем победить испанцев, сражаясь с ними открыто. Наша цель – неожиданно войти в Номбре-де-Диос, захватить сокровища, расправиться с солдатами, чтобы те уже никому не могли принести горя.
– Номбре-де-Диос? – переспросила Касильда. – Белый город?
Эван кивнул:
– Да, если вы так его называете.
В рядах мужчин разгорелся спор. Эван не понимал, о чем говорят туземцы, но подозрительность в их глазах подсказала, что у него нет надежды на свободу.
Двое мужчин развязали его и повернули лицом к столбу. Широко разведя его руки, они снова привязали Эвана к поперечной перекладине. Чувствуя себя абсолютно беззащитным и беспомощным, как распятый еретик, он оглянулся назад.
Вперед вышел крупный мужчина с кнутом из сыромятной кожи. Он остановился, чтобы тихо что-то сказать остальным.
Вид кнута отбросил Эвана в прошлое. На мгновение он снова стал восьмилетним мальчиком. Однажды Оуэна Перрота застигли в амбаре, когда тот мучил одного из щенков собаки-шлейки. Потом с наглой усмешкой на юном лице Оуэн смотрел, как с мальчика для битья из Кэроу сорвали рубашку и выпороли кнутом. Еще и сейчас Эван видел в ночных кошмарах огромный табурет U-образной формы. Ударом в спину его свалили на этот самый табурет, потными ладошками он ухватился за его зазубренные края. Глаза могли видеть только пол, к которому было обращено лицо. Тот пол он и сейчас помнил в мельчайших подробностях: каменные плиты с разбросанным по ним камышом, мелкие жучки, деловито снующие среди мусора.
Учитель Оуэна воспользовался тогда хлыстом из тонкой, мягкой кожи, каким погоняли упряжки лошадей. При умелом обращении он впивался в спину подобно тому, как горячее лезвие входит в масло.
Сначала Эван пытался изображать из себя мужчину и сдерживал рыдания, притворяясь, будто сделан из камня. Но вскоре понял, что. Оуэн не остановит наказание до тех пор, пока не услышит от Эвана мольбы о пощаде.
И он стал кричать, а его спина и ягодицы горели огнем, по ним струилась кровь. Оуэн не спешил. Он всегда был довольно дружелюбно настроен к Эвану, но видеть, как вместо тебя порют другого, доставляло ему извращенное удовольствие.
Звук разрываемой ткани вернул Эвана к действительности. Сейчас он уже не был мальчиком для битья в замке Кэроу, но был осужденным в непроходимой чаще джунглей, которого окружали люди, решившие убить его.
Разорванная рубаха упала, и спина обнажилась. Эван крепко зажмурил глаза. Ему была отвратительна даже мысль о том, что все увидят на его теле следы былого унижения. Даже сейчас, в последние минуты жизни, у него сохранилось человеческое достоинство.
Прошло несколько тяжелых секунд, прежде чем он заметил, что кимаруны затихли. Эван оглянулся и увидел, что их взгляды устремлены на его спину.
Шрамы. Десятки шрамов, оставшихся от бесчисленных избиений, когда кнут слой за слоем снимал со спины глянцевую кожу. Бугры и борозды всех оттенков – от насыщенных багровых тонов до бледно-белых – представляли страшное свидетельство его жестокой юности.
Туземцы зашептались, указывая на спину Эвана и споря друг с другом. С ножом в руках вперед вышла Касильда. Она остановилась перед ним и посмотрела ему в глаза. Очевидно, у кимарунов не было законов, ставящих женщин на второе место после мужчин.
– Кто это сделал с тобой? – спросила она.
Эван, прижавшись лбом к столбу, произнес святую ложь:
– Испанцы.
Это была ложь во спасение.
Одним взмахом черного ножа Касильда перерезала веревки на его запястьях, взяла за руку и повела прочь от столба. Ее прикосновение было твердым и осторожным одновременно.
– Что теперь? – пробормотал он.
Она бросила ему выдолбленную тыкву:
– Попей. А потом поговорим. Мы хотим услышать подробнее о вашем плане убийства дьяволов в белом городе.
Родриго отложил перо и потер переносицу. Его лампа еле горела, потому что он всю ночь напролет работал и масла в ней почти не осталось. От ее скудного пламени он зажег свечу и хмуро посмотрел на лежавшую перед ним бухгалтерскую книгу, словно та была его заклятым врагом. Счета за грузы и отчеты. Факты и цифры… Все, до последнего песо, должно быть записано.
Он ненавидел эту работу. Ненавидел свою тесную контору в Номбре-де-Диос. Раньше это делал Филипп, и тогда ему казалось, что все это очень просто – тот всегда считал быстро и точно, а потом, удовлетворенно щелкнув пальцами, закрывал книгу.
– Где ты сейчас, Филипп? – уставившись в темный угол конторы, пробормотал Родриго. – Ты так нужен нам, черт возьми. – Родриго из графина налил себе в серебряный кубок вина и сделал большой глоток. Ему действительно недоставало его доброго друга все эти два года, особенно сейчас.
Когда он увидел Энни, хрупкая фигурка которой была одета в грубую мальчишескую одежду, а прекрасные волосы кое-как обрезаны, Родриго решил, что сейчас разверзнется небо и его на месте поразит молния негодования Филиппа. Но дух Филиппа не проснулся от вечного сна, и Родриго вместе с Энни в качестве его секретаря сел на корабль, отплывавший в Номбре-де-Диос. После смерти Филиппа главный счетовод казначейства назначил Родриго на его место. Ему не нравилась бумажная работа, но за нее от казначейства шли кругленькие суммы, которые позволяли удовлетворять аппетит к хорошей еде, вину и пылким женщинам.
Он мог бы найти удовлетворение, даже прикованный к столу, в работе сотрудника казначейства, если бы не Энни.
– Энни, – пробормотал Родриго, потирая виски. – Господи, что же мне с тобой делать?
Энни взрослела очень быстро, так что Родриго и опомниться было некогда. В тринадцать лет с ее стройной фигуркой и хрипловатым от природы голосом играть роль мальчика было нетрудно. Облегающие штаны и свободные рубахи подходили куда больше к ее плоской фигуре, чем девичьи оборки и фижмы. Но если настоящий мальчишка с годами становится сильнее, мышцы его крепнут, голос грубеет, а на лице пробиваются усики, то Энни с возрастом становилась все более похожей на Энни.