Довольно вялый доклад Данглара о Людовике XVI, округлом лезвии и его последующей трансформации в прямое и наклонное, был встречен растерянным молчанием. Только Вейренк усмехнулся, глядя на Адамберга, и на сей раз в его задранной губе и косой улыбке чувствовалось скрытое удовлетворение.

– Революция? – спросила Ретанкур, сложив полные руки. – На этой идее, я думаю, можно поставить крест?

– Я ничего не утверждал, – отозвался Адамберг. – Я лишь сказал, что меня это наводит на мысль о Революции. Экспертиза показала, что знак начертили именно так – сначала две вертикальные палочки, потом изогнутую линию, потом наклонную перемычку.

– Идея красивая, – вмешался Меркаде, который в кои-то веки бодрствовал, проявляя максимальную живость ума.

Меркаде, страдая гиперсомнией, вынужден был каждые три часа уединяться для сна, и весь личный состав, сплотив ряды, скрывал этот факт от дивизионного комиссара.

– Но все же, – продолжал он, – не совсем понятно, откуда взялась гильотина смешанного революционно-монархического типа в контексте исландской трагедии.

– Совершенно непонятно, – согласился Адамберг.

– Тем более у нас нет никаких подтверждений тому, что речь идет об убийствах, – сказал Ноэль хриплым голосом, засунув кулаки в карманы кожаной куртки. – Может, наши покойники, Алиса Готье и Анри Мафоре, воспылали друг к другу страстью, несмотря на мороз, – усмехнулся он, – и теперь решили вместе уйти из жизни.

– Но у нас нет ни малейшего следа их звонков друг другу, – сказал Данглар. – Бурлен проверил его телефонную линию за год.

– Готье могла ему писать. Они покончили с собой, оставив свой личный условный знак. Нет, тут ничто не указывает на убийство.

– Теперь указывает, – сказал Адамберг, взяв мобильник. – Лаборатория не теряла времени даром. Данглар сообщил вам, что руки самоубийцы, Анри Мафоре, были покрыты порохом. Но в таком случае предполагаемый убийца в перчатках должен был нажать на большой палец Мафоре, чтобы выстрелить, и тогда порох бы не попал на ноготь. А порох везде. Значит, самоубийство. Но я попросил их провести более детальные анализы.

– Понимаю, – заявил Эсталер с важным видом, но на лице его мелькнуло замешательство.

– Выяснилось, что следы остались на запястьях, – продолжал Адамберг, – в том месте, где убийца должен был бы схватить Мафоре за руки. И обнаружен отчетливый след на большом пальце правой руки. Белая черточка шириной три миллиметра. То есть преступник нажал-таки на палец жертвы, но при помощи бечевки или, скорее, прочного кожаного шнурка. Мафоре был убит.

– Если знак у них один и тот же, – упорствовал Эсталер, потирая лоб, – то женщину в ванне тоже убили.

– Правильно. И знак начертил убийца.

– Не сходится, – подала голос Ретанкур. – Если он намеревался замаскировать оба убийства под самоубийства, зачем рисовать знак? Не будь его, покойники стали бы фигурантами двух разных дел, и все на этом. А?

– Может, он хотел заявить о себе? – предположил Вуазне. – И начертал символ своего могущества? Эту, образно говоря, гильотину?

– Банальные соображения, – сказала Ретанкур.

– Ну и ладно, – возразил Мордан. – Банальность – основа жизни. Очень редко на нас слетают с небес жемчужины, золотые песчинки и блестки. И в этом океане заурядности жажда власти – банальный порок, с легкостью завладевающий человеком. Так почему же гильотине не быть символом могущества?

– Роялист? – предположил Адамберг. – Революционер? Какая, в сущности, разница. Этот знак указывает на высшую власть.

– Что тут такого высшего? – спросил Меркаде.

– Исландия. Он держал там в своей власти одиннадцать человек и держит их по-прежнему, впадая от этого в эйфорию. Теперь их осталось шестеро.

– И всем грозит смертельная опасность, – заметил Жюстен.

– Только если они проговорятся.

– Но их заговор молчания уже дал трещину, – сказал Адамберг. – Две смерти за два дня. Об этом сообщили в прессе. Шестеро оставшихся всё поняли. Что они будут делать – заткнутся, затаятся, сломаются?

– Защитить их нереально, – удрученно добавил Данглар. – Все они, если не считать Виктора, пожелали остаться неизвестными. У нас есть топ-менеджер Жан, некто док, приятельница Готье – “эксперт по охране окружающей среды”, – знаток северных птиц и спортсмен. И все. В группу риска надо добавить и Амадея.

– Если только Амадей сам их не убил, – возразил Мордан. – Мотивы у него были. Почему бы его прямо сейчас не взять в оборот.

– Потому что обороты будут вхолостую, – сказал Адамберг.

Он собрал колючки в кучку и надолго затих.

– Восемь человек сразу после обеда отправятся в Брешь, – приказал он. – Вы в том числе, Эсталер.

– Эсталер может и тут подежурить, – сказал Ноэль с обычной издевкой.

– Эсталер вызывает доверие у тех, кого допрашивает, – отозвался Адамберг, – в отличие практически от всех полицейских, и от вас тоже, лейтенант. Соберите там всякие сплетни. Что бы это ни было – злословие, комплименты, обиды, правда, ложь, подозрения, неприязнь. Пообщайтесь с деревенскими жителями, местными шишками и мэрами Сомбревера и Мальвуазина, короче, чем больше, тем лучше. Что представлял собой Анри Мафоре? Его жена? А Селеста? Пеллетье? Амадей? Виктор? Кто, что и почему.

– Любопытно, – заметил Данглар, – что первой жертвой новой гильотины в 1792 году стал вор по фамилии Пеллетье.

– Данглар, прошу вас, – лениво сказал Адамберг, – они все проголодались, а в два им уже надо ехать. Равно как и вам. Зайдите к нотариусу Анри Мафоре. Меркаде пойдет с вами, он хорошо считает. Говорят, у Мафоре осталось огромное состояние. Мордан, возьмите себе в помощь кого хотите и поройтесь в прошлом его жены. Ноэль, вам достается говнюк, управляющий конюшней, он, кстати, отсидел, это по вашей части. Захватите с собой Ретанкур. Учитывая манеры клиента, она вам пригодится. И не подходите к лошадям сзади, по его свистку они вполне могут вас лягнуть. Вейренк, вы вплотную займетесь Амадеем, сыном Мафоре. Фруасси, оставайтесь в городе, на вашу долю выпадает Алиса Готье, допросите заново ее соседа, сиделку, коллег, разнюхайте там все.

– А в башню можно зайти? – спросил Вуазне, которому не давали покоя вороны.

– Зачем?

– Ну, чтобы составить себе общее представление.

– Зайдите, лейтенант, раз уж вам так хочется. И, если будет время, наберите ведро помета и рассыпьте его вокруг домика Селесты. Только не говорите, что он из башни, она ее боится как огня. Поначалу с ней тяжело. Но вообще она молодец.

– Почему? – спросил Керноркян.

– Почему тяжело?

– Нет, почему помет?

– Там много гадюк. Либо она их себе навоображала. А ее домик на ладан дышит. Надо его обложить пометом.

– Хорошая мысль, – одобрил Вуазне, – они боятся этого запаха. А она? С ней тяжело, но она молодец?