Конечно, когда-нибудь и оно должно пасть от Божьего гнева, но сейчас св. Юстиниан был готов удовольствоваться безопасностью христиан в Персии, в отношении которых периодически устраивали гонения персидские власти, неизменностью восточных границ и возможностью вести миссионерство среди диких народов Кавказа. Как здравомыслящий практик, он понимал, что одним только желанием Персидское царство не разгромить. Поэтому в практической политике он хотя и не собирался уступать Персии, но при открывавшихся возможностях неизменно с удовольствием шел на мирные переговоры, концентрируя силы для войны с другими врагами.

Несравнимо более опасными для императора казались остготы и вандалы, еретики, покусившиеся на римские владения, узурпаторы, уронившие римскую славу. Возможно, св. Юстиниан еще мог бы мириться с фактом появления варварских политических обществ в Италии и в Африке, если бы они являлись православными государствами. Но, как известно, и вандалы, и остготы были арианами и не раз поднимали руку на «святая святых» для императора – Кафолическую Церковь, а с этим мириться было нельзя. Остро и глубоко чувствуя свою обязанность быть хранителем веры и первым защитником Церкви, св. Юстиниан не мог принять такое положение дел.

Безусловно, он отдавал себе отчет в том, что монофизитство на Востоке пустило глубокие корни, и был бы искренне расстроен, если бы узнал, что и сегодня оно существует в Египте. Однако какой бы трудной ни казалась задача, ересь должна быть искоренена. Для св. Юстиниана наличие еретических общин в государстве – такой же нонсенс, как наличие в Империи территорий, живущих вне рамок римского права, игнорирующих государственные законы. Но это только теоретически – в действительности император старался, насколько возможно, без ущерба имперской политике смягчить те гонения, которым подверглись противники Халкидона, подключив к этой деятельности свою жену, императрицу св. Феодору; к этой истории мы еще вернемся. Но без официального восстановления Православия в этих провинциях императорским законом никакой союз с Римским епископом становился невозможным. А такой союз был необходим, так как только папа обладал в Италии и вообще на Западе тем авторитетом, который единственно мог обеспечить св. Юстиниану успех в деле возвращения западных провинций под власть Римского императора.

Необходимость прибегнуть к помощи апостолика обуславливалась и теми изменениями в церковном устройстве, которые произошли в 537 г. Ранее, несмотря на все споры и ереси, никогда иерархи церковной партии, находившейся в меньшинстве, не пытались создать параллельную Церковь. Все конфликты воспринимались, как происходящие исключительно внутри Церкви. Если кто-то был не согласен с вероучительной позицией какого-нибудь архиерея, то он мог переехать в другую область и войти в состав иной церковной общины. И, как правило, подавляющее большинство населения сохраняло общение со своим епископом, веруя так, как и он. Однако в 537 г. этот неписаный порядок был нарушен. Пусть и с сомнениями, но в конце концов Севир Антиохийский и епископ города Теллы Иоанн начали практиковать формирование собственной, монофизитской иерархии, так что к ним для рукоположения порой приходило до 300 человек.

Это вызвало не только шок на православном Востоке, но и создало многие политические проблемы. Христианские племена арабов, проживавшие между Палестиной и Евфратом, систематически обращались в Константинополь с просьбой направить им епископов. С учетом того, что они играли большую роль в противостоянии между Римской империей и Персией, настроениями и симпатиями арабов нельзя было пренебрегать. В 541 г. в Константинополь прибыл посланник вождя племени Гассанидов Ал-Харида, просивший направить к нему исключительно монофизитского по своей вере епископа. Присутствие в столице патриарха Феодосия Александрийского (535—537) в практическом сиюминутном плане позволило решить эту проблему: александриец хиротонисал двух епископов, один из которых – Яков Барадей, «вселенский митрополит Эдессы», в течение почти 35 лет рукополагал монофизитов в иереи по всей Малой Азии, Сирии, Армении и даже в Египте. С его именем связано появление новой, «Яковитской» церкви[137].

Впрочем, нельзя не сказать, что, по мнению ряда исследователей, организация «параллельной» Церкви на Востоке у арабов была попущена святыми императрами вполне сознательно, хотя и под давлением объективных обстоятельств. Когда Гассаниды, столь много сделавшие для Римской империи в последнюю войну с персами, попросили себе епископа, ни у кого не было сомнений в том, что они примут лишь монофизитов, поскольку уже довольно долго находились под влиянием монофизитского миссионера Симеона Бетаршамского. Разумеется, и для филарха арабов Джабалы и его сына Арефы тонкости богословия были малопонятны. Но они желали, чтобы церковными делами у них управляли люди, сходные с ними языком и культурой. Для императоров выведение монофизитов на окраину Империи и создание «параллельной», ограниченной национальными чертами церковной организации, казалось выходом из тупика противостояния. И если бы не последующие события, связанные с появлением новой мощной религии Ислама, о чем у нас вскоре пойдет речь, замысел царей имел все шансы на успех.

Следует иметь в виду и то обстоятельство, что хотя в ту эпоху Церковь уже сформировала для себя ряд процедур, должных обеспечить ее правоверие и целостность: Соборы как способ примирения и отыскания истины, и канонические прещения, налагаемые на неправомыслящих собратьев, они оказались бессильными перед лицом широкомасштабных расколов. Первый способ (Соборы) к тому времени находился в руках имперской администрации и халкидонитов, а потому был отвергнут монофизитами и несторианцами. И когда Севир Антиохийский принял предложение св. Юстиниана в 532 г. принять участие в богословском споре, то ехал в Константинополь с искренним убеждением его бессмысленности. Как следствие, обе стороны горячо и систематически прибегали к каноническим прещениям своих соперников (второй способ), что, как и следовало ожидать, ничего не дало для церковного мира.

Кроме того, под влиянием ряда обстоятельств (внешнее давление государственной власти, культурная разнородность и т.п.) в сирийской и египетской церковной среде начали преобладать «конспирологические» версии. Монофизиты и несториане утверждали, что греки организовали заговор против веры, что стало, по их мнению, следствием их распущенности и роскоши. А потому были готовы к образованию своих собственных церковных организаций, сохранивших якобы истинную веру[138].

Очевидно, в таких условиях, когда со всей остротой вот-вот должен был встать вопрос о том, какая же из Церквей является «правильной», очень многое решал авторитет Рима, на который единственно могли опираться императоры в своей церковной политике.

Поэтому во имя Римской империи и Православной Церкви император пошел на то, чтобы бросить тень – нет, не в еретичестве, а только в неправоверии царей Зенона и Анастасия I, когда согласился устами императора Юстина принять ультиматум папы Гормизды и исключить имена василевсов из диптихов. Святой Юстиниан простил даже известную измену понтификов идее Римской империи, признание ими власти над собой Остготского короля, вовсе не собиравшегося обеспечивать преимущественное положение православных в своем государстве. К слову сказать, религиозные отношения между варварами и итальянцами были совсем не безоблачными и периодически осложнялись серьезными беспорядками. Так, в 520—521 гг. в Италии случились волнения по поводу еврейского погрома в Равенне, когда христианами была сожжена еврейская синагога, аналогичные эксцессы случились и в Риме. Тогда король Теодорих решил примерно наказать виновных и приказал христианскому населению Равенны возместить евреям убытки, что вызвало бурное негодование. Следующим шагом стал политический процесс, организованный Остготским королем против патриция Альбина и его товарищей, которых обвинили в переписке с Римским императором и предали казни[139].