– Тридцать тысяч?! – опять встревает Валек. – Эй, а ты говорил…

– Дебилка! – орет Макс. – Неблагодарная тупая идиотка! Денег она для меня пожалела! Да где бы ты сейчас была, если б не я!

– А и в самом деле, где бы я была?

Этот вопрос меня действительно интересует.

Не знаю, как Макс – до недавних пор я видела в нем благородного джентльмена, но его приятель очень даже похож на урода, которому в кайф повыламываться под тяжелый рок немытых волосатиков, проораться, подраться, напиться и забыться под кустом на загаженном пустыре. Не в одиночку, конечно, а в компании таких же обкуренных и обдолбленных засранцев и засранок.

Вроде меня прежней.

– Где бы я сейчас была, если бы не тот рок-фестиваль? – повторяю я, глядя на Валентина.

Его аура – пожар в прерии! Я права, я верно догадалась – ему есть что сказать!

– Ты вспомнила рок-фестиваль? – упавшим голосом спрашивает Макс.

– Неужели вспомнила? – мурлычет Валек.

Он выныривает из кресла, и я на шаг отступаю.

Он не испуган, он ликует.

– Я знаю, что была на фестивале в Тамани, – осторожно говорю я. – С кем? С тобой? Или с тобой?

– Она не вспомнила, – с сожалением вздыхает Валентин.

Я смотрю на Макса. У его свечения цвет неуверенной радости с примесью тухлого страха.

– А что фестиваль? – торопливо бормочет он. – Ладно, мы были там. Хорошо, я скажу: там мы с тобой и познакомились. Ты хотела знать правду? Ну, вот тебе правда: я тоже не знаю, как тебя зовут на самом деле, потому что нам ты представилась как Рыжая Соня!

– Пьяная Рыжая Соня, – с удовольствием уточняет Валек. – Веселая и сговорчивая!

– Мы перемигнулись в толпе у сцены, поехали к морю, потому что тебе приспичило устроить ночное купание голышом, а потом ты оставила нас барахтаться в волнах, а сама увела мою машину! – добивает меня Макс.

– Я же не рыжая, – жалко оправдываюсь я, дрожащей рукой касаясь отросшей темной щетины на макушке.

– А была рыжая, с длинными волосами.

– Подтверждаю! – кивает сияющий Валентин. – Это единственное, что я помню о тебе совершенно точно: волосы были рыжие!

Он тянется ко мне, и я делаю два шага назад.

Всего два, зато каких!

На первом шаге я сбиваю пустую водочную бутылку, и она катится по полу, попадает мне под ногу на втором шаге, после чего сама летит в угол, а я – на пол.

Спиной вперед, затылком в паркет.

Занавес!

Слабак храпит на диване, пуская слюни на подушку.

Слюнтяй.

Даже во сне лицо у него страдальческое – кажется, сейчас скривится и захнычет жалобно, как младенчик.

Пить не умеет, девок мять не умеет, бабло у дурной инвалидки отнять – и то не умеет! Трепло и тряпка.

Дать бы ему как следует по роже, да тут уже есть одно тело в отключке, второе будет лишним.

Если дура не очнется, придется избавляться от трупа. Хотя от слабака и в этом будет мало пользы, зассыт он труп закапывать, сам с перепугу сдохнет.

По морде ее похлопать, что ли?

А ничего так морда, симпатявая, с прежними рыжими волосищами была бы даже очень.

– Ау, красотка! Просыпаемся, просыпаемся!

Ага, реснички задрожали! Не сдохла девонька, крепкая!

Небось не развалится, если ее сейчас того… И сопротивляться не будет…

Что такое? Не нравится?

Мне темно и холодно. Голова чугунная, неподъемное тело ноет. Кажется, что я лежу на льду, и он вытягивает из меня остатки тепла и силы.

В темноте кто-то бесцеремонно касается меня, ворочает, тянет с меня одежду. Становится еще холоднее. Я хочу возразить, но губы едва шевелятся, не пропуская стона. Даже веки поднять – задача непосильная. Смотрю сквозь ресницы – мрак, муть, расплывчатые пятна в путанице линий.

Потом слышу голос:

– Что такое? Не нравится?

Розовое пятно приближается и превращается в лицо. Я почти узнаю его, и в этот момент попадаю рассеянным взглядом в чужие цепкие глаза.

Вспышка – и картинка становится яркой и четкой.

Девка разложена животом вниз, как морская звезда. Рыжие волосы потемнели и втоптаны в песок, будто бурые водоросли в полосе прибоя. На белой веснушчатой спине бородавки и родинки налипших ракушек и камешков, между ними – свежие царапины, все вместе похожи на созвездия, какими их рисуют в учебниках астрономии.

Лопатки вздрагивают, но никаких звуков не слышно. Скрюченные пальцы глубоко ушли в песок, зацепились, как якоря, а легкое тело ерзает вперед-назад при каждом толчке.

Должно быть, девка набрала уже полный рот песка, потому и молчит.

Заткнулась наконец, крикливая выдра.

Последний удар с долгим сладостным содроганием вдавливает белое тело в темный песок так глубоко, что получившаяся яма могла бы сойти за могилку.

– Отдыхай, сучка. Третий антракт! – расслабленно произносит довольный мужской голос.

– Валек, иди перекури! – негромко зовет другой.

Отлично покатались, красотка!

…Мое сердце пропускает удар, а когда вновь оживает – я чувствую на своей обнаженной груди жадную лапу.

– Очнулась, красотка? – глядя мне в глаза, бормочет Валентин.

– Сволочь, – беззвучно шепчу я.

Вот, значит, как это было. «Ночные купания голышом», ага. Они меня изнасиловали!

Твари!

Мои раскинутые руки сжимаются в кулаки, и в правый само собой попадает бутылочное горлышко. Я могла бы подумать, что это подсказка свыше – судьба, так сказать, но думать мне некогда.

Я хватаю пустую бутылку, как скалку, и бью ею наугад.

Попадаю удачно – Валентину по голове.

Крик, кровь. Валентин хватается за голову и падает на бок. Я отползаю в сторону, попутно собирая в охапку свою и чужую одежду.

– Ты что сделала, сука?!

Валентин, спотыкаясь, бежит в ванную. Я слышу тугое гудение мощной водяной струи, треск оборванного с крючка полотенца и приглушенные ругательства. У Валентина богатый словарный запас!

Хватаясь за стул, поднимаюсь на ноги, захлопываю дверь в санузел и тем же стулом подпираю ручку, блокируя замок.

Озираюсь.

На диване храпит Макс. Кажется, его можно не опасаться.

Дверь в ванную трясется. Заградительный стул приплясывает, но пока держится.

Я подхватываю с пола свою сумку, собираю в охапку все тряпье, какое вижу, и вылетаю из домика – если, конечно, можно назвать полетом кособокий галоп с притопом на здоровую ногу.