Персональный список расстрелянных во время «путча Рема» хранился в личном сейфе Бломберга. В нем были фамилии 78 человек. Заслуживает сожаления, что свидетели на Нюрнбергском процессе (в том числе и Юттнер104) умолчали об истинной цели Рема или же не сказали о ней достаточно четко. В акции Рема участвовали или были посвящены в нее только самые высшие фюреры СА. Рядовые же штурмовики и даже старшие чины вплоть до штандартенфюрера (что соответствовало общевойсковому полковнику. — Прим, пер.) не имели о том никакого представления; более того, предполагалось, что об этом они так никогда и не узнают.

Но до сих пор остается верным именно то, что высказал фон Бломберг в своей благодарственной телеграмме105 Гитлеру: решительное вмешательство фюрера в Висзсе и его крутые меры позволили загасить огонь прежде, чем он разгорелся и превратился в настоящий пожар, в пламени которого сгорело бы в сотни раз больше жертв. Почему виновные не были преданы военному суду, а были просто расстреляны, остается неизвестным106.

* * *

После смерти отца у меня возникли всякие житейские трудности, которые косвенно отразились и на моих служебных делах. Еще находясь в Хёльмшероде, я получил личное письмо от генерал-полковника Фрича, в котором он выражал мне соболезнование. Вернувшись в Берлин, я явился к нему, чтобы поблагодарить, а одновременно и поставить вопрос о моей отставке. Он настойчиво призывал меня не делать поспешных шагов... Но меня всем сердцем тянуло в Хёльмшероде, и я не знал, как лучше поступить.

В июле [19]34 г. меня вдруг вызвали в министерство для обсуждения плана передислокации ряда частей и соединений. Согласно этому плану, 31-я кавалерийская дивизия рейхсвера подлежала переводу из Потсдама во Франкфурт-на-Одере, а мне предстояло формировать в Л иглице 12-ю дивизию.

Мое решение уйти в отставку было твердым, и потому

1.10.1934 г. я подал рапорт. Затем я был вызвал по этому вопросу к начальнику управления кадров генералу Шведлеру107. По поручению главнокомандующего сухопутными войсками генерала фон Фрича он предложил мне на выбор другую дивизию: в Ганновере, Бремене или Мюнстере (Вестфалия). От Ганноверая наотрез отказался (моя жена не переносила местного климата) и попросил время подумать. В конце концов я сделал выбор в пользу Бремена. Когда я сообщил об этом Шведлеру, тот остался недоволен: сам он уже решил по-другому. Но я настаивал на Бремене и категорически заявил: если меня не направят туда, немедленно ухожу в отставку. Тогда мне приказали явиться к Фричу, и он после некоторых колебаний все-таки согласился на Бремен, а я свой рапорт об отставке забрал назад. Так решилась моя судьба.

Летом [19]34 г. я был сильно занят подготовкой к формированию 1-й дивизии в Потсдаме и часто ездил оттуда в Берлин. При моем расставании с Потсдамом (я думал тогда, что покидаю его и Берлин навсегда) много времени отнимали у меня ежедневные прощальные визиты, главным образом представительского характера. Ведь я был постоянно вхож к принцу Оскару Прусскому108 и был хорошо знаком с его любезной супругой. С кронпринцем Вильгельмом109 я встречался только дважды: докладывая о моем прибытии к месту службы и при прощальном визите. Вращаться в кругах элитного гвардейского полка мне всегда было трудно.

Переезд в Бремен состоялся уже в первых числах октября. Разница между Потсдамом и Бременем была огромна. В Потсдаме царила среда старых, консервативных, обедневших офицерских семей, а здесь задавали тон поездившие по белу свету весьма богатые коммерсанты, ведшие заморскую торговлю, и надменно-горделивые выходцы из старинных патрицианских родов, а противоречия и параллели проявлялись с поразительной остротой.

Моим начальником в Бремене был командующий местным военным округом генерал фон Клюге110, мой многолетний сослуживец по 46-му артиллерийскому полку. Он был человек весьма образованный. До начала октября [19]34 г. командовал старой 6-й дивизией, а значит, как и я, был здесь новичком. Он навестил меня в Бремене и позавтракал у нас. В результате моя жена констатировала: он совсем не изменился со своей лейтенантской поры, а остался таким же воображалой, таким же претенциозным и заносчивым — словом, типичный кадет!

В середине марта [19]35 г. под моим руководством прошло первое публичное мероприятие по случаю вновь обретенной Германией свободы вооружения111, чем мы были совершенно обескуражены. Устроителем митинга явились вооруженные силы, но на нем присутствовали представители партии и государства. Я приказал провести «полевое богослужение» и, как было предписано, дал произнести проповеди обоим духовным пастырям [протестантской и католической конфессий], а затем зачитал прокламацию и провозгласил «Зит хайль!»112, в честь фюрера и Верховного главнокомандующего вермахтом. Это было, пожалуй, первое массовое мероприятие в войсках с участием партии и с богослужением. Впоследствии этот ритуал приказом военного министра был изменен и использовался также при принятии рекрутами присяги (причем религиозную часть следовало четко отделять от государственного акта, а участие в богослужении объявлялось добровольным).