На субботние пробежки ко мне присоединяется Мири, я покупал у него рыбу на кадыкёевском рынке. Когда-то у него был прилавок, где торговали сам хозяин и мальчишка-помощник. Со временем лавка выросла в магазин.

Мири сорок семь, от второго брака растит дочь, которую назвал в честь моря – Дениз[34]. «С ее рождением живу по-другому. Стал внимательнее к тому, что происходит внутри меня. Вернулся к бегу, он помогает ценить покой, без которого ни одно движение не принесет пользы».

Мири бегает в белом, ни разу не приходил в цветном. Он рано поседел, и мягкая серебристость волос мягко дополняет тон одежды. «Белый для меня – паруса. Как говорят моряки, в них душа судна».

После пробежки нарушаем молчание. Сегодня говорим о мечтах. «Парень, если твоя мечта так и осталась бесплотной, значит, твое судно плыло в другом направлении. У всех есть право выбирать – действовать или стоять на месте. Что бы ни случилось, не бойся меняться. Прощайся со страхами, они не стоят потраченных сил».

После первого брака его жизнь, некогда насыщенная и интересная, потеряла краски. Сплошные повторения – море, рыба, рынок, сон, снова море. Решив оторваться от привычного, Мири устроился в ветеринарную клинику. Разгружал машины с кормом, мыл клетки, выгуливал оставленных на передержку животных.

«Я потерял цель. Спасали собаки и бег, хотя казалось, что несусь в никуда. Остановиться не мог, иначе слетел бы с катушек. Спасибо тому периоду, он научил не ждать будущего, жить тем, что есть… Опыт – суровый учитель, его уроки хорошо запоминаются».

В клинике Мири встретил будущую жену Седу. Вернулся к морю, заново открыл магазин. Клиенты дождались добросовестного рыбака.

Зеленая дверь дома номер четыре на одной из улиц Ортакёя, что ведет к морю и прибрежным ресторанчикам. Поэтому тут шумно. Но если прийти сюда на рассвете, встретишь тишину.

У зеленой двери много лет сидел Мехмет-бей, садовник дома. Особняк пустовал – хозяева в постоянных разъездах. Обычно к разгару утра Мехмет-бей заканчивал работу по саду (где, как когда-то во всем Стамбуле, цвели лилии) и, надев соломенную шляпу, садился на табуретку возле порога. Читал пожелтевшие книги, пил чай с двумя кусочками сахара, беседовал с прохожими, открывая им интересные места любимого района.

Мне посчастливилось познакомиться с ортакёйским садовником. Он с гордостью показывал подрастающий плющ у зеленой двери, представляя его по имени – Умут. В переводе с турецкого – «надежда».

«Все детство Умут болел, не принимался. Слишком влажная почва из-за соседства Босфора. Хозяин хотел посадить вместо него что-нибудь более стойкое, но я уговорил подождать. У каждого своя скорость жизни. Надо уметь дать себе время, не бежать впопыхах и беречь свой внутренний сад». Помолчав и похлопав меня по плечу, садовник тихо добавлял: «İyi ol. Çünkü kötülerden çok var»[35].

Беседуя с проходящими мимо туристами, Мехмет-бей по-английски, с легким турецким акцентом, призывал их улыбаться и доверять себе. Философские наставления на фоне восточной экзотики приводили иностранок в восторг. Садовник прожил насыщенную жизнь, ему было чем делиться.

«На пути к „своему“ человеку, который станет наградой за преодоленные трудности, вы не раз впадете в уныние. Будет больно, страшно. В такие мгновения помните: боль – друг. Она привлекает внимание к той части тебя, где возникла неполадка. Страхи учат не отказываться от цели. Словно хитрые джинны, они шепчут на ухо: „Остановись, сдайся, мы и есть реальность“. Не подавляйте страхов, посмотрите им в глаза и скажите: „Вы лишь мысли, не больше“. Когда они снова появятся, продолжайте им не верить и улыбайтесь. От безысходности страхи отправятся восвояси, а вы свободно продолжите путь к мечте».

Садовник прав. Пока не встретишь себя, вряд ли кто-то разглядит в тебе «своего» человека.

Одной осенью Мехмет-бея не стало. Дом продали, улицу сузили лавки сувениров. Умут продолжает жить, разрастаться. Он никуда не спешит…

Города в памяти живут картинками. Мы невольно кадрируем мгновения, храним их мысленным фотоальбомом, который пахнет соленым бризом, трепетными прикосновениями, увядающими тюльпанами или, быть может, пожелтевшими газетами.

Вспоминаю первую картинку Стамбула, которую зафиксировала моя память. Спустя годы встретил ее отражение на фотографии, снятой в конце пятидесятых американцем Чарльзом Кушманом. На ней тот же пассаж «Хаззопуло», носящий имя построившей его греческой семьи. Тут когда-то продавались заморская пряжа и лучшие в городе шляпки (магазинчик мадам Евы хорошо помнят жители района Бейоглу). Здесь же печаталась газета новых османов «Ибрет».

Обычно прихожу в пассаж к семи утра, сажусь на пороге книжного с зелеными ставнями. Наблюдаю за пробуждением города души. К ногам пристраиваются рыжие кошки, ждут завтрака от местных торговцев.

Тут слышно, как закипает движение на улице Истикляль, как скрипят открывающиеся ворота Галатасарайского лицея, видно, как владелец кафетерия Ахмет моет из шланга пластмассовые стулья, а мальчик-сириец насухо протирает их тряпкой. Скоро Ахмет заварит первый чай нового дня, предложит мне чашечку и по традиции спросит: «Поэт-бей, о чем сегодня пишешь?»

Когда становится многолюдно, сажусь на вапур, возвращаюсь домой. На белой стене гостиной в зеленой рамке висит та самая фотография Кушмана, сделанная там, где накануне я пил чай. Пассаж «Хаззопуло», как и все в моей жизни, живет и внутри меня, и снаружи.

Однажды, в тридцатый день апреля, я закинул рюкзак за спину и покинул Стамбул. Внезапно почувствовал манящую необходимость уйти в неизвестном направлении. Пешком. Никаких поездов, машин, самолетов.

Я был молод, крепок, полон сил – все вдохновляло на путешествие.

Дорога в восемьдесят дней. Через горы, степи, реки, леса и по краю моря.

Утром восемьдесят первого дня я оказался на том берегу Абшерона, где вырос. Вернулся туда, откуда пришел. Жизнь – это линии, с рождения разбегающиеся в разные стороны и все равно соединяющиеся в единую бесконечность.

В пути делал в блокноте заметки. Спустя десятки лет перебираю. Они выглядят как наставления некому читателю, но это беседы с собой. С человеком, который, как и все, понимает, сомневается, наблюдает, разочаровывается. Ищет.

* * *

Напишу про вчерашнюю встречу на обрыве скалы, у бушующего моря. Такие пересечения случаются нечасто, становясь финальной засечкой одного отрезка поиска и начальной – следующего. Кто-то скажет: подумаешь, обычный переход, таких столько будет. Согласен. Но какое же счастье накатывает в минуты таких озарений…