Раки шуршали в корыте по ночам, как будто в темноте расправляли хитиновые крылья и пытались взлететь. На самом деле они пятились назад и мешали друг другу. Было грустно на это смотреть.

Местные мужики на другой стороне озера, там, где берег пологий, привязывали к доске падаль для наживки. Могли и кошку пришибить, прикрепить её к концу доски и опустить в воду. Для дела – не цацкались. Потом подкладывали под середину доски камень. Получалась катапульта. Через некоторое время по другому концу, который на берегу, ударяли ногой, доска пружинила, и раки устремлялись на берег – в последний полёт. Их собирали, варили и продавали – пара – пятак – возле пивного ларька и бани в райцентре. Красные, издалека приметные глазу.

Когда я опускал бечёвку в воду, там что-то сверкало, я думал, что это глаза несчастной кошки, которую утащила с доски банда нахальных раков.

Подсматривание таинственного мрака глубины всегда было для меня волнительно.

Прошёл месяц, меня отправили домой.

Сестра несколько раз звонила родителям, говорила, что надо прополоть сорняки на картофельной делянке, пока картошка не «задохнулась», но всё не получалось приехать. В конце концов она поставила ультиматум – надо выкапывать, иначе местные ловкачи перепашут и снесут всё в свои погреба. Пропадут наши труды, и – поминай клубни, как звали!

Что же делать? Как любил говорить мой отец:

– Если делать нечего – надо работать.

Он договорился со знакомым водителем, мы приехали в субботу. Издалека была видна именно наша «несжатая полоска». Она заросла по пояс высокой сорной травой, среди которой просматривались пожухлые верёвочки картофельных стебельков коричневого цвета.

Отец копнул несколько раз с краю. Урожай был отличный – розовая, крупная, с кулак каждая, и по несколько картофелин на корню. Просто хотелось тут же укусить и похрустеть! Так шикарно она смотрелась.

– Хороший сорт, рассыпчатая, – похвалил водитель. – Мы вот такую-то издалека, из Башкирии везём. Там она хорошо произрастает.

Трудно было поверить, что это наш участок. Отец обошёл остальные. Они уже были выкопаны, урожай собран, и сомнений больше не осталось.

Мы с мамой собирали, гремели картошкой, вёдра быстро заполнялись, потом отец ссыпал их в мешки. Получилось двадцать восемь больших, приземистых, как присевший у дороги путник, мешков.

Мы смеялись, радовались такому урожаю. Отец хвалил сестру, он никогда не забывал это делать.

Отец и мама уехали, я остался. До школьных занятий была ещё неделя.

Школу охранял старый казах. Я поинтересовался у сестры: почему такое странное имя?

– Когда он родился, была коллективизация. Его отец впервые в жизни увидел трактор и был так потрясён, что назвал сына – Трактор.

Точной даты своего рождения он не знал. Был известен только год прибытия в совхоз первого трактора ЧТЗ. Иногда, для краткости, и сторожа звали – ЧТЗ. Челябинский тракторный завод. Он смеялся, радовался.

Можно было, конечно, поднять документы, архив, но никому до этого не было дела.

Был он глуховат, подрёмывал на крыльце, караулил школу и наблюдал за магазином через дорогу. Иногда делал обход, чтобы размяться. Круглый год на нём был здоровенный тулуп до пят с высоченным, «боярским» воротником. Когда он поднимал воротник – головы не было видно. А если тулуп снять, то являлся всем Трактор, чуть поболе щуплого паренька. Его жалели, одинокого, состарившегося подростка, пропахшего насквозь кислым запахом овчины. На вверенные ему объекты не лезли. Да и что брать в школе? А магазин на сигнализации.

Я присаживался рядом с Трактором, пытался понять, а он что-то бормотал, потом говорил громче, волновался, как будто вышел с кем-то на связь и невнятно докладывает обстановку, боясь рассекретиться.

Пытался его расспросить, но он тонко смеялся, по-детски вскидывал руками и лучился какой-то своей радостью, неведомой другим. Смуглолицый, закопчённый божок в беспокойном море ковыля.

Сестра куталась в шаль, Семён Аркадьевич говорил назидательно:

– Простодушие является искушением для воров и обманщиков!

Расходились спать по своим комнатам.

Однажды ночью загорелся магазин. Мы стояли у окна, смотрели. Он светился красными сполохами беды, какие-то люди кричали, суетились, что-то уносили, делали вид, что тушат. Наконец-то прибыла бочка с водой, люди попинали ногами головешки, даже воду лить не стали, перекурили, затылки почесали и уехали.

Едва тлели точечками звёзды угольков, завораживали сверкающей пустотой отшумевшего пожара.

Грешили на мужика из соседнего с магазином дома – он втихую гнал из томатной пасты самогон в сараюшке, да уснул после пробы первача, вот агрегат и пошёл вразнос, раскалился, заполыхал. Сам мужик чудом остался жив.

Детей и пьяных бережёт другая сила, всем силам сила, остальным неведомая.

Ходил вокруг, мычал невразумительно, озирался бестолково, дивился: – Он жить, сарайчик-то – целай! Ну? – теребил сивый чуб, – вы – чё? В затмении, чё ли?

Тут уж совсем перестали даже самые пытливые понимать: что же произошло на самом-то деле?

Отыскали Трактора. Он спал в спортзале школы, на чёрном дерматиновом мате, завернувшись в тулуп. Рядом лежало ружьишко.

Кое-как, с большим трудом объяснили, что случился пожар. Он заохал, заахал, хлопал себя по щекам грязными ладоньками, побежал смотреть, топтался на пожарище. Взбивал полами тулупа седой, ещё тёплый прах, выдёргивал из-под обгорелых останков какие-то куски маркированных досок, ящиков, мешки пустые, скомканные, как рукав инвалида, сильно потел, почернел совсем от копоти. Никак не мог успокоиться.

– Уфь-уфь-уфь! – хлопал себя по щекам, говорил по-японски: – Сависэм нишава нэта!

Очень опечалился и только цокал, цокал горестно языком, как грустная птица на обочине пустынной степной дороги.

Потом наклонился, поднял что-то, положил в карман, довольный – засмеялся и пошёл обратно, пританцовывая.

Это был бесформенный комок расплавленных алюминиевых ложек. Из него торчала ручка. Она странным образом – уцелела.

Судьба не спрашивает – сколько вам лет, в анкету не заглядывает.

Она подаёт знак – и дело ваше, как на это реагировать. Понятно, что взрослому легче его обнаружить, опыта жизненного больше, да и возраст – в помощь. А как быть, если совсем ещё пацан?

У Владимира по отцу два дяди. Один – старше, другой – моложе отца.

Очень разные.

Старший – Константин, высокий, видный, кудрявый, энергичный. Завуч в школе в Казахстане. Умница и красавец.

Младший – Пётр. Небольшого росточка, кругленький, редькой такой с хвостиком, будто намасленный. Шофёр. Работал по вербовке под Полтавой, женился на местной девушке и остался там.