— Хохми сколько влезет, вот только мы по разные стороны решётки. И меня дома ждёт горячая похлёбка, а у тебя и дома-то нет, бродяга!

Стукнув напоследок дубинкой по прутьям решётки, тюремщик куда-то ушёл, напевая что-то под нос. Наёмник облокотился на стену и посмотрел в потолок. Здесь поможет только король. Конечно, он бы без труда справился с этим ублюдком голыми руками, если б заметил его раньше и не получил дубинкой по голове. И как только ему удалось? Видать, и впрямь поднаторел в отлове лазутчиков.

— Чудной ты, — донеслось сзади. Бродяга внимательно изучал наёмника, не сводя с него глаз. — Сидел бы молча, глядишь, он бы тебя и выпустил. А теперь три шкуры спустит.

— Да чёрта с два, — грустно ответил наёмник. — Эх, был бы у меня с собой меч Кальдора, жирдяй бы дважды подумал, прежде чем подходить… Да уж, Кальдор Моэн теперь в лучшем из миров, а я, похоже, в глубочайшей из задниц.

Таринор вспомнил слова старого Кальдора и почти ощутил увесистый подзатыльник, которым тот наверняка наградил бы его, узнав о том, что его клинок окунули в сточные воды.

— Кальдор Моэн? — бродяга почесал спутанную бороду. — Давненько я этого имени не слыхивал. Славный был человек.

— А ты ещё откуда о нём знаешь? — удивился Таринор.

— Так я прежде стражником в замке служил. Ох и давно же это было…

— Зря ты из стока пил, старик. У тебя жар? В каком ещё замке?

— Известно, в каком. В Чёрном, — язвительно ответил старик. — Другого тут и нету. А ты и впрямь резок на язык. Я б на месте Хоба тебя тоже невзлюбил.

— Не сочти за грубость, просто я не пойму, как член замковой стражи может превратиться в нищего старика?

— Ну, вот ты говоришь, с самим королём знался, а теперь сидишь в одной камере со старым попрошайкой. А ведь ты ещё даже не старик, — бродяга вздохнул. — Ладно, расскажу. Хоть время скоротаем… Оклеветал меня один ублюдок, мол, я серебро столовое украл, да ещё и ложку подбросил. Тьфу! Будто б мне жрать тогда было нечего… Ну, казнить, конечно, не казнили, но из стражи погнали, а идти мне больше было некуда. Перебивался, конечно, и конюхом, и носильщиком, пока здоровье позволяло, вот только с возрастом перед тобой закрывается всё больше дверей. В общем, так я и до попрошайничества докатился. Пока есть силы протянуть руку — ноги не протянешь, так у нас говорят. Худо-бедно, но жить можно. Порой за решётку попадаешь, вот как сейчас, но это терпимо. Помурыжат, да выпустят. Вот только нынче по городу нашего брата серые гоняют, так что совсем житья не стало…

— Что ещё за серые?

— Да ходят по всему Энгатару, нигде укрытия от них нет. В серых балахонах, с шипастыми булавами. Гоняют нашего брата «во имя Тормира», а под руку попадают и грабители с Висельной, и мальчишки-карманники, и попрошайки, как я, хе-хе. Сами себя называют Серыми судьями, орден церковный. Понабрали молодых, у кого руки чешутся, а те только рады. Верно говорят, судить всяк дурак горазд.

— Вижу, Церковь окончательно королю мозги запудрила, раз уж такое творится.

— Что ты! Король, говорят, сам это и затеял. С тех пор, как он жену собственную казнил вместе с патриархом, в городе такое творится, что я и не припомню, когда прежде такое было.

— Ну и Эдвальд, ну и наворотил, — вздохнул наёмник. — Мне точно не мешало бы его навестить. В прошлую нашу встречу он был слаб разумом, а теперь, видно, и вовсе растерял остатки рассудка.

— Говорят, он как овдовел, так сразу переменился. Будто ожил. Видать, супруга у него та ещё кровопийца была, — старик замолчал, но вскоре продолжил: — У тебя и в самом деле был меч Кальдора Моэна?

— Чтоб мне на месте провалиться, если я вру.

— Где ж ты взял его? Мне о старом хранителе клинка старшие рассказывали. Будто он ушёл из замка… Я даже уже не помню, сколько лет назад.

— Мне его сам Моэн дал. Я встретил его далеко на севере, он прожил остаток жизни среди северян, а перед смертью отдал клинок мне. Велел беречь и стать достойным владельцем. А я… Эх!

В этот момент вернулся Хоб. Он радостно сообщил, что старик может идти, а сточный шпион-лазутчик будет дожидаться следующего утра, пока начальник стражи закончит все дела и сможет им заняться.

— Береги себя, Таринор, — сказал старик напоследок, за что получил пинок от тюремщика.

— За него не беспокойся, — сказал Хоб, утерев нос рукавом. — У него-то крыша над головой есть. Хотя скоро её не будет. И я не про крышу, — добавил он и залился визгливым смехом.

Весь день наёмник провёл за решёткой, а жирдяй-тюремщик то появлялся, то снова уходил. В обед он уселся на табуретку и принялся с наигранным удовольствием уплетать какую-то жижу из миски, причмокивая и поглядывая на наёмника. Тот же изо всех сил старался не подавать вида, что больше всего на свете желает вколотить собственный кулак в ухмыляющуюся рожу тюремщика.

К счастью, Хоб порой пропадал весьма надолго, а если и задерживался у камеры, то только чтобы вздремнуть на табуретке. Потом он просыпался, зевал, пытался подколоть Таринора уже набившими оскомину шутками про повешение и отрубание головы, а потом уходил куда-то. Постепенно свет, пробивавшийся через окошко за дверью, приобретал огненный оттенок, а потом и вовсе погас.

Таринор остался в полной темноте и только сейчас ощутил, что в камере весьма прохладно. Прошлой ночью он слишком погано себя чувствовал, чтобы обращать на это внимание, а сейчас холод вкупе с темнотой делал своё дело. «Продержаться эту ночь, — думал наёмник, — а там уже видно будет. Глядишь, начальник стражи окажется не таким болваном, как Хоб, и прислушается. Интересно, как там Тогмур и Иггмур? Только б его не пошли выручать. Пусть лучше сидят, не высовываются…»

Наёмник лежал на холодном полу, сжавшись всем телом, чтобы сохранить тепло. Иногда он проваливался в забытье, но вновь просыпался от холода. В эти моменты он слышал чей-то голос. Видимо, Хоб на ночном дежурстве и снова пытается поддеть его избитыми шутками. Ну его к чёрту… Порой ему снились короткие сны, будто Иггмур ломает стену темницы, разгибает железные прутья, а Тогмур хлопает его, Таринора, по плечу и произносит: «Вот ведь тебя угораздило!» И действительно, как же его угораздило так их подвести. Подвести Кальдора… Подвести самого себя… Так глупо попался… Хоб с дубинкой… К чёрту Хоба… К чёрту…

— Да спит он, спит! Не боись!

— А вдруг нет? Вдруг просто валяется?

— И чего? Кто ему поверит? Давай наливай уже…

Таринор решил, что это тюремщик притащил какого-нибудь дружка, чтоб не так скучно было торчать у камеры всю ночь.

— А карты?

— Чего карты? Неужто отыграться решил?

— Ну, было б неплохо. Да только разве ж у тебя отыграешься? Хоть время убьём, мне тут до утра сидеть.

— Да и у меня выбор невелик. А за того не бойся. Если проснётся — я тут же исчезну или в угол забьюсь, ветошью прикинусь. Наливай и раздавай…

Наёмник лежал и слушал эту болтовню. Хоть какое-то развлечение для того, кто не хочет снова провалиться в забытье. Всё-таки обидно, что эти двое сейчас пьют и играют в карты, а он дрожит от холода на гнилой соломе. Таринор лежал спиной к решётке и мог видеть лишь пляшущие тени от света свечей.

— Ну вот, снова продул, — с досадой произнёс один из них.

— Я ж тебе говорил, Верн, брось ты это дело. Не везёт в игре, повезёт в любви! Знавал я одного счастливца, так ему в любви точно не везло, зато в карты был мастак. Да и выпить тоже был не дурак…

Знакомая фраза… Да и голос знакомый. Слишком знакомый. Наёмника вдруг охватило любопытство, захотелось посмотреть, кто же там сидит с новым тюремщиком. Но тот второй сказал, что спрячется, как только он, Таринор, проснётся. Медленно повернуться — заметят. Они ведь прямо рядом с решёткой сидят. Значит, нужно перевернуться быстро, резко, чтоб не успел.

Наёмник собрал все силы. От волнения сердце бешено колотилось, а в горле застыл ком. Да и ушибленная голова снова начала болеть, вызывая тошноту. Или это было от того, что с прошлой ночи маковой росинки во рту не было?

Таринор сжался, чуть подпрыгнул на боку, и уставил взгляд на двоих, что устроились на табуретках по ту сторону решётки. Они застыли с кружками в руках, ошарашенно глядя на него в ответ. И если тюремщик Верн выглядел вполне обычным человеком, то второй…