Эрик сделал кофе, и Лейн сказала:

– Боюсь, я не могу задерживаться дольше, разве что на пару глотков.

– Меня очень радуют ваши визиты, – произнесла Энн, – а Эрик рассказывал мне про вашу милую маленькую дочурку.

– Она очень славная, – согласилась Лейн, – не могу не признать. Я еще приеду, – продолжила она, меняя тему. – Я хочу заменить подушки на диване и креслах в гостиной. Они выглядят немного потрепанными, а их замена не потребует особого труда.

«А что скажет на это Глэди?» – подумала она, поднимаясь из-за стола.

– Глэди уже, наверное, смотрит в окно, дожидаясь меня. Мне действительно нужно ехать. Я заберу подушки и отправлюсь.

– Я отнесу их в вашу машину, – вызвался Эрик.

Лейн едва не прикусила язык. Это означало, что они на несколько секунд останутся наедине, а она этого не хотела. Оказавшись рядом с ним, женщина осознала, как сильно надеялась на то, что он позвонит ей и пригласит снова поужинать вместе.

После того как Эрик сгрузил подушки на заднее сиденье ее автомобиля и она, поблагодарив его, уже повернула ключ в замке зажигания, решив коротко попрощаться и уехать, он прервал ее.

– Лейн, – сказал он, пристально глядя ей в лицо, – вы должны знать, что ужин с вами был для меня весьма приятным событием.

– Да, это было очень приятно, – уклончиво отозвалась она. – Но мне действительно пора ехать.

– Лейн, это было не просто очень приятно. Это было нечто особенное, и мне кажется, вы тоже это ощутили. Не могу даже сказать, сколько раз я брался за телефон, чтобы позвонить вам, но потом снова откладывал его.

– Почему же вы это делали? – спросила она, хотя уже инстинктивно знала ответ.

– Я не позвонил вам, потому что я Эрик Беннет, сын Паркера Беннета, крупного мошенника. Вероятно, вы видели заголовки в газетах за последнюю неделю. Секретарша моего отца предстанет перед судом. Это вновь всколыхнуло интерес к делу. Бедная Элинор причастна к краже не в большей степени, чем я. Вы, должно быть, заметили, что моя мать сегодня выглядит очень бледной. Она читала в газетах все эти заметки о романах моего отца, особенно с графиней де ла Марко. И это сильно терзает ее.

Он помолчал.

– Лейн, я скажу прямо. Папарацци взяли меня на прицел. Если вы пойдете ужинать со мной, то можете попасть в разделы светских сплетен. Вы – падчерица влиятельного обозревателя, который ненавидит меня до глубины души.

– И я дочь конгрессмена, который от всей души презирал такое явление, как «виновность в причастности», – жестко ответила Лейн. – Эрик, я поняла, что вы хотите снова пригласить меня на ужин. Как насчет в восемь вечера в субботу?

Перед тем, как ответить, Эрик наклонился и поцеловал сидящую в машине Лейн в лоб.

– В субботу в восемь, – повторил он. – Вы сказали, что Кэти теперь умеет печь овсяное печенье. Передайте ей мой заказ на две штуки.

– Передам.

Выводя машину задним ходом с подъездной дорожки, Лейн видела, что Тони Руссо ждет, пока она не выедет, чтобы самому подъехать к дому. Проезжая мимо, она помахала ему рукой.

Джон помахал в ответ, и Лейн не знала, что в этот момент он думает: «Как она могла связаться с этим подонком? Она в своем уме?»

В понедельник после обеда Шон Каннингем выехал на Вест-Сайдское шоссе, направляясь в Йонкерс, штат Нью-Йорк, чтобы навестить Элинор Беккер. Расстояние было относительно небольшим. «Примерно сорок минут, если на шоссе свободно, – прикидывал Шон, – и час с четвертью при обычной плотности дорожного движения».

Ему нравилось водить машину, и он использовал время в пути, чтобы обдумать наилучший способ помочь Элинор Беккет в предстоящем испытании. У него не было сомнений, что суд сочтет ее виновной в пособничестве Паркеру Беннету. Это означало, что ее могут приговорить минимум к пяти годам тюрьмы, а максимум – к пятнадцати и более.

Невозможно, чтобы Паркер Беннет совершил свое преступление без чьей-либо помощи, и Элинор оказалась главной подозреваемой. «Это, скорее всего, был сын Паркера, – думал Шон, – но они не нашли против него ни единой улики».

Дом Беккеров находился всего в пятнадцати минутах пути от выезда с аллеи Соу-Милл-ривер. Он стоял на улице, застроенной довольно старыми, но хорошо ухоженными домами. В прошлый раз, когда Шон был здесь, деревья были покрыты пышной листвой, которая отчасти скрывала то, что дом Элинор и Фрэнка отчаянно нуждается в покраске.

Теперь опавшие листья усыпали лужайку, и Шон видел, что водостоки тоже забиты ими.

Покачав головой, он нажал кнопку звонка. Дверь отворилась немедленно. Элинор было трудно узнать. Свитер и брюки мешком висели на ее исхудавшем теле. Волосы, сколотые «невидимками», чтобы не падали на лицо, стали совершенно белыми. Она казалась тенью той женщины, которую он видел полгода назад.

– Входите, Шон, – пригласила Элинор. – Входите. – Из глаз ее потекли слезы. – Так хорошо, что вы приехали… Большинство людей избегает меня. Помните, в Библии сказано, что прокаженный должен кричать: «Нечист, нечист!», если кто-то подойдет близко к нему?

– Помню, – ответил Шон, – но, Элинор, вы вовсе не нечисты, и вы это знаете.

– Я это знаю, только какой мне с этого прок?

Она провела его в маленькую комнату отдыха, где в кресле с откидывающейся спинкой сидел Фрэнк.

– Здравствуйте, доктор; как славно, что вы навестили нас.

Голос его звучал бодро, но Шон был уверен, что Фрэнк просто изображает радость, чтобы поддержать Элинор. «А разве может быть иначе?» – спросил он себя и сразу перешел к делу.

– Я пытался понять, как я могу помочь вам, – сказал он Беккерам.

– Мне ничем не поможешь, – ответила Элинор, промокая глаза.

– Элинор, я хочу, чтобы вы как следует подумали. Очевидно, что Паркер разрабатывал свой план все тринадцать лет существования фонда. Я прошу, чтобы вы воскресили эти годы в своей памяти и проверили: не можете ли вы вспомнить какой-нибудь случай, показавшийся вам странным? Я знаю, что прошу слишком многого, но трудно поверить, чтобы хоть раз за тринадцать лет Паркер не прокололся ни в чем.

Элинор покачала головой.

– Мне кажется, что я ничего такого не вспомню. Мне действительно так кажется.

Шон провел у Беккеров примерно час и выпил с ними по чашке чая. Он видел: понимание того, что он совершенно уверен в невиновности Элинор, приносит облегчение им обоим.

«Но немного успокоить их – совсем не то же самое, что помочь им», – думал он, когда ехал обратно домой. Сырой, пасмурный вечер в точности соответствовал тому, что было у него на душе.

В управлении ФБР на Федерал-плаза, 26, Руди Шелл смотрел на газеты, лежащие на его столе, и ощущал, как в душе растет разочарование. Помимо нью-йоркских изданий, здесь были также «Вашингтон пост», «Чикаго трибьюн», «Лос-Анжелес таймс» и «Сан-Франциско экзаминер».