Когда садилось солнце, огромные деревянные двустворчатые ворота запирались на замок. На восходе ворота отпирались огромным железным ключом, и еврейским лавочникам позволялось идти в Краков торговать с иноверцами, но на закате дня они обязаны были вернуться назад.

Отец Сэмюэля, выходец из России, спасаясь от погрома, бежал из Киева в Польшу. В Кракове он и встретил свою будущую жену. С вечно согбенной спиной, седыми клочьями волос и изможденным лицом, отец был уличным торговцем, возившим по узким и кривым улочкам гетто на ручной тележке свои незамысловатые товары: нитки, булавки, дешевые брелки и мелкую посуду. Мальчиком Сэмюэль любил бродить по забитым толпами народа, шумным булыжным мостовым. Он с удовольствием вдыхал запах свежеиспеченного хлеба, смешанный с ароматами вялившейся на солнце рыбы, сыра, зрелых фруктов, опилок и выделанной кожи. Он любил слушать певучие голоса уличных торговцев, предлагавших свои товары, и резкие гортанные выкрики домохозяек, бранившихся с ними за каждую копейку. Поражало разнообразие предлагаемых коробейниками товаров: ткани и кружева, тик и пряжа, кожа и мясо, и овощи, и иглы, и туалетное мыло, ощипанные цыплята, сладости, пуговицы, напитки и обувь.

В день, когда Сэмюэлю исполнилось двенадцать лет, отец впервые взял его с собой в Краков. Мысль о том, что он выйдет за запретные ворота и своими глазами увидит город иноверцев, уже сама по себе заставляла его сердце биться сильнее.

В шесть часов утра Сэмюэль, одетый в единственный выходной костюм, стоял в темноте рядом со своим отцом перед огромными запертыми воротами, окруженный глухо гудящей толпой мужчин с грубо сколоченными тележками, тачками, возками. Было холодно и сыро, и Сэмюэль зябко кутался в поношенное пальто из овечьей шерсти, накинутое поверх костюма.

После, казалось, нескончаемо томительных часов ожидания на востоке наконец показался ярко-оранжевый краешек солнца, и толпа радостно встрепенулась. Прошло еще несколько мгновений, и огромные деревянные створки ворот медленно распахнулись, и, словно трудолюбивые муравьи, хлынули сквозь них к городу потоки уличных торговцев.

Чем ближе подходили они к чудесному страшному городу, тем сильнее билось сердце Сэмюэля. Впереди над Вислой маячили крепостные валы. Сэмюэль на ходу крепко прижался к отцу. Он был в самом Кракове, окруженный ужасными «гоим», иноверцами, теми, кто каждую ночь запирал их в гетто. Он исподтишка бросал быстрые взгляды на прохожих и дивился, как сильно они отличались от них. У них не было пейсов, никто из них не носил бекеши, и лица мужчин были выбриты. Сэмюэль с отцом шли вдоль Планты, направляясь к рынку, возле которого прошли мимо огромного здания суконной мануфактуры и костела Святой Марии со сдвоенными башенками. Такого великолепия Сэмюэлю никогда еще не доводилось видеть. Новый мир был наполнен чудесами. Прежде всего его переполняло возбуждающее чувство свободы и огромности пространства, отчего у него перехватывало дыхание. Каждый дом на улице стоял отдельно, а не впритык к другому, как в гетто, и перед многими из них зеленели небольшие садики. В Кракове, думал Сэмюэль, все, очевидно, миллионеры.

Вместе с отцом Сэмюэль обходил поставщиков, у которых отец покупал товары и бросал их в тележку. Когда тележка наполнилась, они повернули в сторону гетто.

– Давай еще немного побудем здесь, – попросил Сэмюэль.

– Нет, сынок. Мы должны идти домой.

Но Сэмюэль не хотел идти домой. Впервые в жизни он вышел за ворота гетто, и переполнявший его восторг будоражил сердце и кружил голову. Чтобы люди могли вот так, свободно, ходить куда и где им вздумается... Почему он родился не здесь, а там, за воротами? Но минуту спустя он уже стыдился этих своих предательских, кощунственных мыслей.

В ту ночь Сэмюэль долго не мог заснуть, все думал о Кракове, вспоминая его красивые дома с цветочками и садиками перед их фасадами. Надо найти способ стать свободным. Ему хотелось поговорить об этом с кем-нибудь, кто бы понял его, но такого человека среди его знакомых не было.

* * *

Элизабет отложила Книгу и, закрыв глаза, ясно представила себе и одиночество Сэмюэля, и его восторг, и его разочарование.

Вот тогда-то к ней и пришло ощущение сопричастности, она почувствовала себя частицей Сэмюэля, а он был частицей ее. В ее жилах текла его кровь. От счастья и переполнившего ее восторга у нее кружилась голова.

Элизабет услышала, как по подъездной аллее прошуршали шины, вернулся отец, и она быстро убрала Книгу на место. Ей так и не удалось дочитать ее на вилле, но, когда она возвратилась в Нью-Йорк, Книга была при ней, надежно спрятанная на дне чемодана.

После теплых солнечных дней на Сардинии зимний Нью-Йорк показался настоящей Сибирью. Улицы были завалены снегом, перемешанным с грязью, с Ист-Ривер дул холодный, пронизывающий ветер, но Элизабет всего этого не замечала. Она жила в Польше, в другом столетии, и вместе с прапрадедушкой переживала все эти приключения. Вернувшись из школы, Элизабет стремглав неслась к себе в комнату, запиралась изнутри и доставала Книгу. Сначала она хотела расспросить отца о том, что читала, но боялась, что он отберет у нее Книгу.

Чудесным, неожиданным образом именно старый Сэмюэль вселил в нее мужество и поддержал ее в самые трудные для нее минуты. Элизабет казалось, что судьбы их очень схожи. Как и она, он был одинок, и ему не с кем было поделиться своими мыслями. И так как они были одного возраста – хотя их и разделяло целое столетие, – она полностью отождествляла себя с ним.

* * *

Сэмюэль хотел стать доктором.

Только трем врачам разрешалось лечить тысячи людей, согнанных в антисанитарную, эпидемически опасную, скученную среду гетто; и из всех троих самым преуспевающим был доктор Зено Уал. Его дом возвышался над более бедными соседями, как замок над трущобами. Дом был в три этажа, на окнах висели белые крахмальные кружевные занавески, и сквозь них иногда просвечивала стоявшая в комнатах полированная мебель. Сэмюэль представлял себе, как внутри дома доктор консультирует пациентов, лечит их недуги, всячески помогает им выздороветь, другими словами, делает то, о чем Сэмюэль мог только мечтать. Конечно, наивно думал он, если доктор Уал обратит на него внимание, он, несомненно, поможет ему тоже стать врачом. Но для Сэмюэля доктор Уал был так же недосягаем, как и иноверцы, жившие за запретной стеной в Кракове.

Иногда Сэмюэль встречал доктора Зено Уала на улице, когда тот, занятый беседой с одним из своих коллег, следовал мимо него. Однажды, когда Сэмюэль проходил мимо дома Уала, тот вышел из него вместе со своей дочерью. Она была ровесницей Сэмюэля и такой красавицей, каких он еще не видывал. Увидев ее впервые, Сэмюэль сразу же понял, что она станет его женой. Он, правда, не знал, как это чудо произойдет, но был уверен, что оно не может не произойти.

Под любыми предлогами он теперь стал ежедневно приходить к этому дому, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее.

Однажды, проходя мимо ее дома с каким-то поручением, он услышал звуки пианино, доносившиеся сверху, и понял, что это она играет. Он должен ее видеть. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не смотрит на него, он подошел к дому. Музыка слышалась сверху, прямо у него над головой. Сэмюэль немного отступил назад и оглядел стену. Там было за что ухватиться, и он тотчас стал карабкаться вверх. Второй этаж оказался выше, чем он предполагал, глядя на него снизу, и, еще не достигнув окна, он уже оказался на высоте в десять футов от земли. Когда ненароком посмотрел вниз, у него закружилась голова. Музыка теперь звучала громче, и ему казалось, что она играла специально для него. Он ухватился за выступ и подтянулся ближе к подоконнику. Глазам его предстала изысканно меблированная гостиная. Девушка сидела за золотисто-белым пианино, а позади нее, в кресле, примостился доктор Уал и читал книгу. Но Сэмюэль не смотрел на него. Во все глаза глядел он на прелестное создание, находившееся всего в нескольких шагах от него. О, как он любил ее! Он обязательно совершит что-нибудь героическое и яркое, и тогда она влюбится в него! Он будет... Сэмюэль так увлекся своей мечтой, что не заметил, как оступился и стал падать. Он вскрикнул и, прежде чем упал, успел заметить в окне два испуганных лица, уставившихся на него.