на Новом проспекте, ее кто-то окликнул, громко, грубо, на всю улицу:

— Эй ты, в косынке!

Она оглянулась — кто-то на противоположной стороне размахивал руками:

— Стой! Стой, говорят!

Было уже с ней такое, слышала подобный окрик; безотчетно, даже не разобравшись, что произошло, кто обращался к ней, что от нее требовали, бросилась прочь.

— Задержите ее! Держи-ите-е! — неслось следом. — Товарищ участковый, что же вы! Задержите девчонку.

Марина слышала торопливые, сбивающиеся шаги, ускоряющийся бег, тяжелое с присвистом дыхание пожилого человека; он отставал, дышал еще тяжелее и еще громче вопил:

— Что же вы все! Держите ее! Она тут каждый день шаталась. И сегодня была на площадке.

Кричавшего человека она не видела, но почему-то бросился в глаза другой, далеко на углу, в сером плаще. Марина кинулась к противоположному углу, юркнула в проходной двор, в глухой переулок старого квартала, снова проходной двор, площадка новостройки, еще переулок — чуть не сбила с ног Катерину Михайловну.

— Марина!

Отпрянула в сторону.

— Маринка!

Молчит.

— Маринка, что случилось? Избегаешь меня?

— Нет-нет, Катерина Михайловна, я не видела вас.

Не смотрит в глаза, понурилась, сжалась комочком, точно спеленутая.

И вдруг бросилась к учительнице, прижалась испуганным щенком:

— За мной гнались!

— Кто? Никого нет вокруг.

— Но я слышала, — Маринка украдкой осмотрелась по сторонам, — я слышала, он кричал. Он бежал за мной. И на углу какой-то в сером плаще.

— Тебе померещилось. Мало ли что кричат на улице, — приглядывалась к девочке Катерина Михайловна.

— Нет, он гнался за мной. Не знаю, что ему нужно.

— Да что случилось? Ты что-то недоговариваешь?

— Нет-нет, я ничего не скрываю, честное слово. Я ничего не знаю, ни в чем не виновата!

Она повторяла свое «не знаю, не знаю», не слушала Катерину Михайловну, расспрашивать было бесполезно.

— Пойдем, девочка, я провожу тебя.

— Нет, не надо… Тут совсем близко.

Катерина Михайловна только теперь приметила печатную косынку.

— Ты сегодня нарядная!

Марина молчала.

Катерине Михайловне была знакома эта особенность, это состояние Марины Боса: внезапная замкнутость, отчужденность, тусклый отблеск застывших глаз. Но она заговорила так, словно не замечала настороженности, словно продолжала давнюю дружескую беседу. Говорила о вещах, не имеющих отношения к случившемуся, о новостройках, предстоящих каникулах. Марина успокоилась, шаг стал свободней — размашистые движения непоседливой девчонки; рассказывала о себе, о своих мечтах и своих невзгодах, просто, откровенно. Нет, не откровенно. Оставались какие-то тайники, белые пятна, которые девочка тщательно обходила, о которых ей не хотелось вспоминать.

— Ты все рассказала мне, Марина?

— Да, Катерина Михайловна.

— Хорошо, помни наш уговор — все по-честному.

— Да, конечно, Катерина Михайловна.

— Обещаешь?

— Конечно, Катерина Михайловна.

— Ну, вот мы и пришли. До завтра, девочка!

— До свидания, Катерина Михайловна.

Сперва она бежала напрямик, перепрыгивая через рытвины пустыря. Потом потянулась протоптанная старожилами тропка, Марина замедлила шаг, в нерешительности остановилась на пороге хаты.

«Если совесть ее чиста, — думала Катерина Михайловна, — почему всполошилась?»

Вдруг на углу она увидела человека в сером плаще.

«За мной гнались… Он бежал за мной… А на углу стоял человек в сером плаще».

Катерина Михайловна не ожидала, что встревоженность девочки передастся ей так навязчиво.

— Саранцев!

— Ой, до чего ж официально, Катюша!

— Прости, но у тебя уж такой представительный вид. Дежуришь?

— Служба.

— Доверительно!

— А ты свой брат, — Анатолий бросил на Катюшу рассеянный взгляд, — но кроме того, мне показалось… — помедлил, — показалось, что за тобой следовала девчонка.

— Тебе действительно показалось.

— А если нет? Если я не ошибся?

Катюша смутилась:

— Но я не видела никакой девчонки! Уверяю, никакой  д е в ч о н к и  не было со мной.

— Но я заметил…

— Ты не заметил, Толик, — ты предполагаешь…

— Поверь, Катюша, если я обратился к тебе, значит — важно. Очень важно. И прежде всего для нее самой.

— Повторяю, Анатолий, никакой  д е в ч о н к и  я не видела.

— Послушай, пройдем немного со мной. Нам по дороге.

«Пройдем!» — любопытно его речь перестроилась…

— Ну что ж, пройдем.

— Ты знаешь ее? — спросил Анатолий.

— Я знаю другое, — нахмурилась Катюша, — вы балдеете, когда теряете нить расследования. Когда все ускользает и приходится цепляться за любые ниточки. И всякие там выборочные методы.

— Могла бы мне поверить!

— Не сотвори беды, Анатолий. Сам признался — не разглядел. Но уже преследуешь. А я бы не смогла оскорбить девочку напраслиной.

— Сейчас эти девочки такие дела делают…

— Следи за теми, кто делает дела.

— Хорошо. Вернемся немного назад. К тому дому, у которого мы встретились.

— Зачем?

— Сейчас объясню. Но прежде позволь поблагодарить тебя за то, что сообщила полезные сведения, — Саранцев снисходительно глянул на Катюшу, — эта девчонка из вашей школы. Точнее — ученица твоего класса. Ты оберегаешь ее, стало быть, веришь ей.

Он остановился перед подъездом нового девятиэтажного дома.

— Вот здесь. Дом номер тридцать три.

Анатолий помолчал, как бы припоминая весь ход событий.

— Немногим более часа назад из этого подъезда вынесли труп молодой женщины. Преступление было совершено днем, дерзко, нагло. Симулировали самоубийство. Вот взгляни, окно третьего этажа, это ее комната. Еще вчера… Еще сегодня!.. Прости, я не ожидал, что ты так остро…

Саранцев поддержал Катюшу.

— Прости, пожалуйста, не предполагал, что ты так непосредственно…

— Ты прав, Толик, мне все еще недостает спокойной рассудительности. Продолжай, пожалуйста.

— Да собственно уже все. Разве только еще… — он медлил, заботливо поддерживая Катюшу, — да, вот еще: девчонка прибегала сюда, в этот подъезд, каждый день. И сегодня была здесь, на площадке… Ни у кого из местных жильцов она не бывала. Могла заходить лишь…

— А если девочка пряталась в подъезде от подруг?

— Пряталась? Зачем?

— Именно этот вопрос я задала Марине. И она чистосердечно рассказала все. Глупая, конечно, история. Но нельзя, недопустимо в каждом неразумном поступке усматривать зло.

— Я не усматриваю. Я расследую. Неужели нужно объяснять тебе? Тебе! Я должен знать…

— Да, конечно, ты прав. Ты должен. Ну, что ж, ты узнал все, что должен был узнать. А теперь извини, мне необходимо побыть одной, собраться с мыслями. Все так неожиданно. Мне нехорошо, Анатолий…

— Я провожу тебя, — забеспокоился Саранцев.

Только что, вот сейчас, она с этими словами обращалась к Марине, предлагала ей свою защиту, помощь: «я провожу тебя, девочка!» Как все повернулось жестоко!

— Нет, Анатолий. Я сказала, мне нужно остаться одной. Если что возникнет, найдешь меня в школе.

«Девочка доверилась мне, была откровенна, — убеждала себя Катерина Михайловна, — она ни в чем не виновата!»

И только дома, проверяя тетрадки и как бы беседуя с глазу на глаз со своими учениками, Катерина Михайловна отложила тетрадь Марины Боса:

«Но сегодня! Почему оказалась там, на лестничной площадке сегодня? Что привело ее к двери этой квартиры? Ребяческая игра — если