стороны, а с другой — отсталостью деревни, массовой неграмотностью и консервативно-патерналистским менталитетом власть придержащих кругов: бюрократии и монархов, которые смотрели на страну и ее население чуть ли не как на свое личное хозяйство.

Проблемы России уходят и в далекое историческое прошлое, и в ее геополитику.

Малозаселенность ее необъятных просторов, незащищенность и неопределенность ее границ из-за отсутствия таких естественных рубежей как горы и моря — характерные, например, для большинства западноевропейских стран — как бы подсказывали структуру сильного централизованного государства с почти безграничной властью ее правителя. Опять нее безграничность и малозаселенность российских равнин как бы звала русского человека к бродяжничеству, уходу подальше от жесткой власти князя, подальше от тягот, повинностей и налогов. Это способствовало, с одной стороны, колонизации новых территорий —

93

донские и кубанские степи, волжско-уральские земли, а оттуда и бескрайняя Сибирь открывалась нашим землепроходцам. С другой стороны, эта ненадежность «человеческого материала» (как сказали бы марксисты) заставляла правительство принимать все более крутые законы и меры против расползания его граждан, закрепощать крестьян, создавать служилое дворянство, которое по-своему тоже становилось крепостным по отношению к государю. Так, к XVII веку сформировалось служилое или общекрепостное государство.

Процесс становления русского государства между X и первой половиной XIX столетий был обратно-пропорциональным западно-европейским странам. Так, Киевская Русь не знала крепостничества — было сравнительно небольшое количество рабов, в основном пленников, а также попавших в кабалу разорившихся крестьян, но основная масса крестьян-смердов состояла из свободных землепашцев[2]. Древнерусское государство было в основном государством торговым («из варяг в греки»), коммерческим, что видно и из статей «Русской правды». А торговля требует свободы передвижения, подвижности общества. В ту же эпоху в Западной Европе господствовал феодализм, то есть строгая вертикальная структура иерархии зависимостей с крепостным крестьянством. И наоборот, приход Нового времени (где-то с XVI века) на Западе отмечается началом процесса постепенного распада крепостничества и появления свободного крестьянства, в то время как Россия входит в новые времена, вводя и все ужесточая крепостничество, окончательно утвержденное «Соборным уложением» 1649 года. Эта противоположность процессов у нас и в Западной Европе диктовалась проблемой относительного перенаселения на Западе и «недонаселения» в России: закрепощение требовалось для удержания населения в центральной части страны, необходимого как для защиты границ, так и для уплаты налогов, возделывания земель служилого дворянства, занятого на государственной

94

службе, необходимой для существования и безопасности государства.

Как известно, освобождение крестьян от крепостной зависимости произошло в России в 1861 году — на 12—13 лет позже Австро-Венгрии, лет на 80 позже Франции и лет на 200-250 позже Англии и Голландии. Не случайна хронологическая связь между временем распада крепостничества и развития торгового, а затем и промышленного капитализма. Первыми ведущими торгово-промышленными обществами Европы в Новое время становятся те же Англия и Голландия, затем Франция и значительно позднее Пруссия и другие германские княжества. Параллельно идет и превращение этих стран из абсолютных в конституционные монархии (или республики): Англия и Голландия в XVI-XVII столетиях, Франция — менее удачно и большой кровью — в XVIII — начале XIX столетия и т. д. У нас же, как мы знаем, Петр насаждает фабрики, заводы и шахты на базе крепостного труда, закрепляя и ужесточая крепостничество, которое достигает своего апогея в смысле бесправия крестьян в эпоху Екатерины II, либерализм и мнимое свободолюбие которой в это время воспевают Вольтер и Дидро.

Окно в Европу Петр прорубил весьма выборочно. Увлекаясь Голландией, он, однако, перенес в Россию не английские и голландские зачатки демократии и даже не их рыночные системы, а прусскую муштру. Петр был классическим тоталитаристом. Главной чертой в реформах Петра, как пишет о. Георгий Флоренский, было не западничество, — западниками были и его отец, царь Алексей Михайлович, и брат его Федор, и сестра Софья, и все ведущие государственные мужи конца XVII века. Главная суть реформ была в их тоталитарном характере, в стремлении Петра поставить все и вся на службу государству, лишить человеческую личность и общественные структуры любых признаков автономии. Петр просто «усовершенствовал» Московское служилое государство да еще прибавил к этому всеобщему закрепощению Церковь, превратив ее из партнера государства по образу византийской симфонии[3], в слугу, по образу и подобию протестантской

95

Пруссии, создав из России то, что немцы называют Polizeistaat, то есть полицейское государство, серьезно подорванное впоследствии великими реформами Александра II и еще глубже «Манифестом 17 октября» 1905 года, но остатки этого полицейского государства просуществовали до февраля 1917 года, а затем расцвели таким бурным цветом под властью большевиков, о чем Петр мог только мечтать.

В какой-то степени можно говорить, что «революция» Петра Великого и ее непосредственные последствия были реакционными[4], задержали, а не ускорили некоторые процессы развития в русском обществе. Так, если крепостное право было юридически установлено в 1649 году, в самом начале царствования Алексея Михайловича, то к концу того же царствования было уже не менее двух проектов освобождения крестьян — Ордина-Нащёкина и его ученика князя Василия Голицына, причем проект Голицына был очень близок к закону 1861 года, а в некоторых отношениях даже опережал его. Вместо того чтобы воспользоваться идеями Василия Голицына, которого иностранные послы считали одним из самых образованных и блестящих европейцев, Петр его сослал за близость к ненавистной ему Софье. Положение крепостных при Петре ухудшилось, а для поверхностно европеизированного петровского дворянства, как пишет Ключевский, русское крестьянство было более-менее тем, чем были индейцы для европейских колонистов в Америке. Тема несправедливости крепостничества поднимается лишь к концу века Радищевым.

Самонадеянный рационализм «Века просвещения» потонул в крови Французской революции, и ветрогонное наше дворянство, получив к тому же жестокий урок Пугачевщины,

96

начало призадумываться над смыслом жизни. Блестящий век Екатерины II сменился мрачным мистицизмом ее сына Павла I и романтическим мистицизмом Александра I, сопровождавшимися появлением и ростом в высшем свете масонства, розенкрейцерства и различных видов сектантства — великосветского и народного. Воспитанники «Века просвещения», считали «Ведомство православного исповедания»[5] уделом безграмотных крестьян, а богоискатели из низших слоев не видели духовного защитника и выразителя своих чаяний в официальной Церкви, скованной государством и неизменно поддерживающей крепостническое государство, и шли в народные секты или независимое от государства старообрядчество. Как бы то ни было, но с конца XVIII века историческая национальная совесть начинает пробуждаться. Крепостное право, как система осуждалось уже и ранее с высоты императорского престола — Петром как-то невзначай в записке Сенату было сказано, что крепостное право следовало бы когда-то отменить, как некое пожелание дальнего прицела.