привело к бурному росту населения, в основном сельского. Так, к концу века возникла проблема сельского перенаселения при существовании колоссальных территорий необрабатываемой земли на востоке. Перепись 1897 года показала, что в среднем материальный уровень русского крестьянства понизился по сравнению с 1860-ми годами. Другим трагическим недостатком Великих реформ было непредоставление крестьянам полных прав гражданина. Крестьяне были выделены в особое сословие со своими судами, почти все наказания в которых состояли из порки, в то время как в государственном судопроизводстве телесные наказания были запрещены. Только в 1905 году крестьяне были в судебном отношении уравнены со всеми остальными сословиями.

Однако система земств так и не была

105

доведена до уровня крестьянской волости — этому решительно сопротивлялся Государственный совет. Волостное земство было бы отличной школой развития в крестьянах понятий гражданственности и гражданской ответственности. Точно также как, цитируя Столыпина, крестьянину необходимо было стать абсолютным владельцем своего надела земли, чтобы научиться уважать и чужую собственность. Рачительный хозяин не пойдет жечь и грабить хозяйства соседей, будь они даже помещики. Все это пришло слишком поздно. Столыпинская реформа начала проводиться с большим скрипом только в 1906 году, и ею удалось воспользоваться до развала империи лишь 20% крестьян, а волостные земства наконец были введены лишь в 1920 году на территории, управляемой генералом Врангелем. Было это, конечно, слишком поздно[10].

Бурное развитие промышленности, самый высокий в мире экономический рост, значительные сдвиги в законодательстве трудовых отношений и социальной защищенности рабочих (к 1912 году Россия в этой области уступала только Германии), после переписи 1897 года гигантскими шагами развивается школьное дело — среди солдат, мобилизованных во время Первой мировой войны, грамотными оказалось уже более 70%, не говоря уже о науке и высокой культуре: к концу XIX века в области научных исследований Россия вошла в число пяти наиболее научно развитых стран мира (Германия, Франция, Англия, Россия и США), а русские театр, балет, музыка, литература буквально покоряли весь мир в последние предвоенные годы. Естественно, что такое общество созрело для демократических свобод. Однако правительство и царь продолжали относиться к подданным как к детям, которые готовы или, во всяком случае, должны выполнять любые распоряжения царя. Вынужденный революцией 1905 года дать стране весьма ограниченную конституцию, психологически

106

ни царь, ни значительное большинство его бюрократии ее не приняли, и Николай II настоял на том, чтобы в Основном законе он все еще носил титул самодержца, что фактически противоречило всей сути Основного закона. Известно, что в бытность Столыпина премьер-министром Николай II как-то спросил его, а нельзя ли отменить конституцию, что свидетельствует о полном непонимании царем принципов правового государства или, во всяком случае, неприятии их. Отсюда и его пренебрежение общественным мнением, нежелание иметь умных и сильных министров, в результате чего к концу своего царствования правительство состояло из совершенно некомпетентных бюрократов, в то время как царь игнорировал все просьбы как Думы и ее председателя Родзянко, так и своего родного брата Михаила создать министерство, ответственное перед Думой или по крайней мере состоящее из общественных деятелей, пользующихся уважением и доверием общества.

Известно, что вступление в войну в 1914 году встретило широкую поддержку российской общественности. Славянофильски настроенные круги, в том числе и Церковь, приветствовали вступление в войну на стороне маленькой Сербии как рыцарский акт защиты слабых братьев по вере от австро-германской и католической агрессий, либералы и умеренные социалисты видели в союзе России с двумя главными демократиями Европы против авторитарно-милитаристической Германии залог будущей дальнейшей либерализации России. Мы уже говорили, что Первая мировая война была первой тотальной войной в новейшей истории, требовавшей мобилизации всей нации — мобилизации не только для непосредственного участия в военных действиях, но и психологической мобилизации (необходимость эффективной и всеобъемлющей пропаганды), равно как и целенаправленной милитаризации и мобилизации экономики и промышленности. Важными составными этой мобилизации должны были быть политпросвещение солдат, чтобы они понимали, за что и почему воюют, и привлечение той самой общественности, которая в первые дни войны проявила столько энтузиазма и была готова запрятать в долгий ящик свою оппозиционность власти. Иными словами, у царя

107

появился редкий шанс восстановить единение широкой общественности с властью и таким образом в дальнейшем разделить ответственность за войну, ее жертвы и неудачи. Вместо этого царь полностью пренебрег общественным энтузиазмом и, наоборот, в годы войны еще более изолировался, подставляя себя и свое правительство всем обвинениям в неудачах войны со стороны российского общества, оставшегося волею царя как бы сторонним наблюдателем, не несшим никакой ответственности за то, что происходило в стране и на фронте. Только после неудач, глубокого отступления и снарядного голода 1915 года представители общественности и промышленности были допущены в новосозданные военно-промышленные комитеты и прочие вспомогательные учреждения, но никак не к государственным делам.

Еще одним просчетом было то, что проправительственные и провоенные демонстрации в городах были приняты как свидетельство поддержки войны народом. Но основная масса народа — крестьянство, составлявшее около 80% населения и чуть ли не 90% солдат, так как значительная часть горожан получала броню в связи с работой в тылу, необходимой для фронта, молчала. Никто не позаботился о политическом просвещении крестьян и солдат, многие из которых знали немцев по многочисленным в России немецким крестьянским колониям, как честных, трудолюбивых людей, не питая к ним никакой враждебности, не понимая, почему теперь их гнали на фронт убивать единоплеменников своих добрых соседей. А ведь если бы царь привлек к себе и вовлек в ведение войны представителей просвещенного общества, то их можно было использовать и на ниве просвещения народа и солдат в отношении войны. А так все шишки за военные неудачи посыпались на царя и его правительство, а также на церковь и ее местных представителей — деревенских священников — за поддержку войны. Растущая усталость от войны, бесперспективность, непонятность ее давали прекрасную почву для пацифистской пропаганды радикалов и увеличивало ряды их сторонников. На завершительном этапе развала, как мы знаем, были немецкие деньги, которые ничего сделать не могли бы, если бы не было для переворота благодарной и плодотворной почвы. В дополнение к упомянутым

108

выше факторам, создававшим эту самую плодотворную почву для социального взрыва, следует добавить и обратную сторону последствий столыпинских реформ, повлекших развал крестьянской общины. Этот процесс процентно опережал поступь самих реформ, ибо если в селе из общины выходило 30-40% крестьян, консолидировавших в один хутор свои разрозненные наделы — а собственниками становились самые просвещенные и деловитые крестьяне, — то община разваливалась. Если более отсталые, ленивые, а то и