Сидя на бабушкиной кухне, Павлуша рассуждал о прелестях семейной жизни, но обходил молчанием ту сторону отношений, о которой грезил ночами, представляя рядом с собой одну из тех, чьи снимки пасьянсом на столе раскладывала его наперсница. По категоричности оценок бабушка вполне могла возглавить не только ВМС страны, но и Третье отделение полиции, а также любое подразделение цензуры в самых разных отраслях жизни государства.

Главный цензор внимательно вглядывался в фотографию, потом – в Павлушу, потом – несколько минут в одну точку над головой у обожаемого внука и, кроме слова «кокотка», говорил окончательное: «Исключено». Павлик делал вид, что целиком и полностью согласен, провожал взглядом летящий в мусорное ведро снимок и с интонацией байронического героя ронял: «Как ты права! Если бы ты знала, как ты права…»

Обычно на столе из двадцати снимков оставалось не более трех. Причем необходимо отметить, что Павлик очевидно дурил бабушку, строя из себя сердцееда. Если бы старшая подруга изредка соотносила количество десятых классов в параллели с числом рецензируемых фотографий, она бы поняла, что рассказы об одноклассницах, которые рвутся к фотокамере, зажатой в руках мастера, – это миф.

На снимках были представлены лица тех, с кем ищущий пары внук очень часто и знаком не был. Скажем больше: не мог быть знаком по определению, так как часть фотографий воспроизводила утонченные лики актрис братских республик или дружественных заграничных государств. Павлик, выбирая «натуру», всегда был осторожен, не поддавался соблазну и не вносил в коллекцию Брижитт Бардо, Софи Лорен, Джину Лоллобриджиду и других девичьих кумиров. Их бы бабушка, безусловно, признала. А пока она безошибочно отбирала фотографии тех, кто мог бы составить пару будущему медицинскому гению. Вытянутые лошадиные лица, неровные, покрытые сыпью лбы и тяжелые косы, падающие на покатые плечи.

– Посмотри, Павлуша, какие глаза! (Снимок откладывался в сторону.) Добрые, преданные – сразу чувствуется воспитание.

Юноша чувствовал тоску, но марку держал:

– Глаза, конечно, изумительные. А если бы ты знала, какой характер!

– С лица, дорогой мой, воды не пить. Порода, воспитание и семья!

Чем руководствовалась бабушка, обращая взор Павлика к таким красавицам, сомнений не вызывало. Любовью и еще раз любовью. Когда-то она ограждала внука от дурного влияния станичных мальчишек, теперь – оберегала от разочарований. Рассуждала умудренная жизнью женщина примерно так: «чем безобразнее, тем преданнее», «чем скромнее, тем покладистее», «одинока, значит, разборчива». Так тщательно бабушка простраивала крепкий тыл своему любимцу. Привыкший ей доверять, Павлуша успокаивался, а вместе с ним успокаивалась и его бедная плоть. Поэтому перед отъездом в Одессу он был безмерно счастлив, когда узнал, что новый этап его новой, теперь самостоятельной, жизни пройдет под привычным патронажем Великого Кормчего.

Бабушкино решение отправиться вслед за внуком к Черному морю в семье приняли неоднозначно. Отец кричал на мать, мать – на дочь, а сам Павлик о бунте на семейном корабле даже не догадывался. Он готовился к выпускным экзаменам, лежа на бабушкином диване.

Страсти вокруг предстоящей поездки кипели нешуточные, но и они улеглись после того, как женщины поклялись выполнить главное условие: «Павлик должен жить отдельно». «Отдельно» означало в общежитии, среди студентов. В противном случае адрес высшего учебного заведения придется поменять с Одессы на Новосибирск, Омск и так далее. К Новосибирску и Омску бабушка относилась с недоверием: она любила тепло и ненавидела холод. Кроме того, в пользу Одессы говорило наличие престарелой двоюродной сестры, в квартире которой бабушка и собралась проживать. Она не боялась трудностей, возможно, скверного характера родственницы, перемены климата – потому что служила великой цели по имени Павлик.

Пока Павлуша сдавал экзамены, бабушка паковала чемоданы, подыскивала подарки родственникам и чернильным карандашом заполняла листок, помеченный огромными печатными буквами «НЕ ЗАБЫТЬ». На следующий день после отъезда потрепанную от частых прикосновений бумажку мать Павлика обнаружит на трельяже в прихожей, но от супруга это скроет, так как первым пунктом значилось: «НАЙТИ КВАРТИРУ РЯДОМ С ОБЩЕЖИТИЕМ».

Тем не менее условие, выдвинутое отцом, на протяжении первых трех с половиной лет соблюдалось неукоснительно. До того момента, пока Павлик и Люся во время летних каникул не обменяются кольцами в районном загсе в присутствии родителей мужа и не получат комнату в семейном общежитии. Крохотную, без окон, куда драгоценную бабушку, по уверению молодого супруга, привести просто неприлично. Да она, собственно, в нее и не рвалась, посчитав, что ее драгоценный Павлуша – действительно в надежных руках. Не таких, как ей бы хотелось, но все-таки надежных!

Но прежде чем это произошло, Павлик самоотверженно отдался учебному процессу. В отличие от других студентов-медиков, он был сосредоточен на вопросах исключительно профессиональных. Поэтому ничего удивительного, что встреча с будущей супругой состоялась не в начале, а когда учеба далеко перевалила за экватор.

– Почему я никогда тебя не видела раньше? – вопрошала Люся сопящего ухажера.

Да потому, что жизнь в общежитии была отдельно и Павлик – тоже отдельно. В компании его не звали: нелюдим, суховат, обидчив, не в меру серьезен и очень назидателен. Девушки игнорировали: им хотелось ярких тактильных ощущений, а Павлик в лучшем случае придерживал за локоток; они страстно любили шампанское, а он предлагал стакан какао в кулинарии; барышни рвались на пляж, к солнцу, а он – на дежурство в больницу. Даже педагоги, и те чувствовали себя рядом с ним не совсем уютно: Павлик готовился к каждой лекции и задавал вопросы тоном прокурора на итоговом судебном заседании – и преподаватели словно сдавали экзамен строгому студенту с глазами-пуговицами. Иногда объяснения лектора Павлик сопровождал картавым «с этим трудно поспорить», «пожалуй, я с вами соглашусь», «на этот счет существует и другое мнение»…

Стоит ли сомневаться, что часть педагогов с облегчением выставляла оценку за экзамен автоматом, сознательно освобождая дотошного студента от испытаний. Большая часть, но не все. Например, тезка нашего героя – Павел Семенович Дыбенко – не делал этого принципиально. Доктор наук, профессор-кардиолог разглядел в круглолицем студенте своего преемника и, дабы утвердиться в правоте собственного выбора, проводил его кругами всевозможных испытаний. Задавал публично на лекциях коварные вопросы, знать ответ на которые мог не просто выпускник медицинского факультета, но человек, пробывший в профессии не одно десятилетие. Павлик багровел, громко сопел, но не сдавался. И проведя бессонную ночь над специальной литературой, на следующий день возобновлял диалог с профессором. Лекции Дыбенко превратились в словесные дуэли двух педантов, чем брат-студент пользовался с превеликим удовольствием: Павлов слушали избранные, остальные занимались черт-те чем. Ни зачет, ни экзамен Павлик не сдал с первого раза. Курс недоумевал и видел в профессоре старую сволочь, выбравшую жертву для удовлетворения собственных комплексов. Ничего подобного! Профессором руководили самые лучшие побуждения – он искал благодарного ученика , но в силу своего вздорного характера делал это по-иезуитски. Зато не испытывал сомнений и, подписывая Павлику тройку в зачетке, смотрел из-под густых бровей и довольно хмыкал: