— Вот что, орлы недорезанные, — сказал им начальник лобовского штаба. — Командующий поставил нам очередную непосильную задачу, которую мы с честью выполним. Требуется съездить в Москву и поговорить там по душам с Анчуткой.

— Совсем по душам? — поинтересовался Челубей.

— А это как разговор пойдет. Зададите ему вопрос о пропавших наших «золотых фельдъегерях». Есть подозрение, что без него тут не обошлось… Ежели станет вилять, темнить, или того хуже — хамить, тогда уж совсем по душам с ним поговорите. В том смысле, что душу вон…

— Кто таков этот Анчутка? — спросил Лыков, хотя хорошо знал по оперативным данным, о ком идет речь.

— Это московский нынешний «король». Соместник Анисима Петровича по Первопрестольной. Кличка ему, вольно-оправиться, не просто так дадена; она полностью соответствует его поганому характеру.[61]Таковую сволочь даже замучишься искать… К тому же еще и гнилозубый — жрет сладкое целыми днями, а лечить клыки боится. Настоящие имя и фамилия его — Фома Петров Ещин. Родом из города Недригайлов Харьковской губернии, сын извозопромышленника. В Москве проживает по чужому паспорту, потому как вышел с каторги «переменив участь». Получил в свое время двадцать лет кандалов за убийство шести человек — семьи и прислуги владельца словолитни Акилизова. Шумное было дело… На каторге пробыл недолго: переложил свой грех на бродягу, быстро освободился и вот уже третий год, как «московский король». Платит ежегодно к Пасхе приставу две тысячи рублей, и живет себе спокойно. Теперь его фамилия просто Иванов.

— Как его охраняют?

— Об этом и совещание. Обитает Анчутка, как и положено чёрту, в «Аду». Это такой трактир на углу Грачевки и Цветного бульвара, первый московский «пчельник», похлеще «Каторги» и «Сухого оврага». В «Аду» расположена его штаб-квартира, а так же дислоцируется значительная часть активных штыков. Ещин проводит там ежедневно большую часть дня, жрет, пьет, туда ему и девок возят. В этом месте его не взять — охрана не допустит. Ночует он в собственном доме в Замоскворечье, у Ивана-воина, там тоже не подступиться — караулят три человека с собаками. Наиболее уязвим Анчутка в дороге, где с ним обычно только один кучер. Правда, кучер этот особенный; кличка у него — Коська-Сажень. Он взаправду ровно в сажень росту[62], на два вершка выше нашего Пересвета, представляете! Силы, говорят, какой-то неимоверной, первый на Москве богатырь. Побить его невозможно — высоко, до рожи не дотянешься. Когда делались попытки, Коська просто брал нападавших и отбрасывал от себя на несколько аршин… Белым оружием[63]тоже опасно действовать: с одного удара такую тушу не свалишь, а второго сделать он уже не даст. Так что, самое верное — пулей. Лучше бы, конечно, из винтовки, но ее на улице не покажешь, так что садите оба сразу из револьверов в голову, с обоих рук и погуще. Алексей, как у тебя с крупнокалиберным оружием? Могу выдать казенное.

— Не надо, у меня «бульдог» пятьдесят седьмого калибра и «веблей-грин» сорок пятого. Разберемся. Есть и на черта гром… План трактира и маршруты анчуткиных перемещений имеются?

— Да.

— Надо полагать, Влас Фирсович, кто-то из своих его сдает, раз такие подробности известны?

— А вот это, Лыков, не твоего ума дело, — осадил Алексея Озябликов, но тот понял, что догадка его верна. — Выезжаете сегодня в ночь на машине. Остановитесь на постоялом дворе Триандафилова в Хамовниках, комната на двоих уже заказана. В кухмистерской на Грачевке — вот она на плане, позади трактира — сдадите заранее оружие официанту Прохору. Анчутка ждет вас в чистой половине «Ада» завтра ровно в три часа пополудни; на входе вас обыщут. Беседа будет короткой; не дерзите, не угрожайте, а сразу уходите. Будут провокировать — не поддавайтесь. Выйдете из трактира и сядете в кухмистерской, уже с оружием. Займите место возле окна. Со двора есть особый вход в трактир, не для публики, а для проноса краденного, его там каждую ночь тырбанят. Через него в четыре часа Анчутка выйдет и сядет в одноконную коляску; на козлах будет Коська-Сажень. Двор всегда пустой, полиции не бывает никогда. Там вы и нападете. Вот деньги, виды от Петербургской ремесленной управы; по ним вы писари биржевой артели. Вот еще бирки — плакатные паспорта на торговцев из княжества Липпе. По немецки не шпрехаешь? Ничего, зато Яков владеет в совершенстве. После того, как завалите Анчутку, на вас по всей Москве охота начнется, вот и сподручнее будет под немчуру перекраситься. Уезжайте в противоположную от Питера сторону, на Курск. Сойдете в Молодях, третья станция от Москвы на 69-й версте. Подле станции постоялый двор с кабаком, хозяина зовут Микитич. Это наш человек, он обеспечит ваше возвращение. Все, с Богом!

И Озябликов, наспех простившись, вытолкал их обоих на улицу. Алексей понял, что это он так переживает за вновь обретенного сына своего приятеля. Совсем, как Благово всякий раз, когда Лыков отправляется на опасное дело… Это трогало, но разнюниваться было некогда — до поезда оставалось восемь часов.

Когда через час Недашевский зашел к Лыкову, тот сидел за столом и осторожно размешивал что-то в фарфоровой посуде костяным ножом. Вокруг него веером лежали заряды, капсули и части разобранных револьверов. Заинтересовавшемуся Якову Алексей объяснил, что переделывает пули Снайдерса, начиняя их разрывным составом из равных долей антимония и бертолетовой соли, а костяной нож — для избежания искры. Второй свой револьвер Лыков зарядил крестообразно-расширяющимися пулями лорда Кина, которые при попадании образуют рваную рану диаметром с вершок. Таким образом, оба револьвера Лыкова были снаряжены огнеприпасами повышенной мощности, что при большом калибре не оставляло противникам шансов устоять на ногах даже в случае легкого ранения. Челубей признался, что ничего подобного раньше не видел, хотя почти закончил кадетский корпус и весьма интересовался оружием. «Повоюй с мое», ответил ему Алексей, и принялся сноровисто собирать «веблей-грин».

Поезда в Москву ходят двух видов: пассажирские и почтово-пассажирские, причем вагоны 1-го класса имеются лишь в смешанных составах. Экономный Озябликов снабдил их разъездными исходя из «желтого» тарифа (тринадцать целковых в один конец), но сибарит Челубей предложил Алексею добавить по трешнице из своих до «синего» и проехаться с комфортом[64]. Потом он пожелал еще и спальные диваны, а это плюс два пятьдесят сверху; зато уж и ехали они, как баре. Яков подбивал Лыкова даже на семейный вагон, утверждая, что мамаши посылают своих дочек ездить только в них и, значит, есть шансы на добычу, но тут уж Алексей отказался.

В итоге они катили по Николаевке в двухместном отделении вагона (отдельных «купе», как за границей, в России не существует), и вяло созерцали окрестности. До Москвы 604 версты; из тридцати шести станций только в семи устроены буфеты, а кондукторы разносят лишь низкосортный чай. Но Яков оказался заботливым и опытным попутчиком. Сразу после Померанья он вынул из корзины завернутые в накладной свинец фунт «лянсина», рафинад и бисквиты; стало уже веселее. В Окуловке, где стоянка была продолжительной, Челубей с Лыковым сходили в бир-галле и истребили по кружке пива, закусив холодной говядиной с сарацинским пшеном.[65]Вскоре после этого Алексей заснул, а Яков, закрутив усы и облившись о-де-колоном, отправился на поиски дам. Через четверть часа он вернулся с двумя бойкими и симпатичными бестужевками (народ не без основания именовал их «бестыживками»), разбудил напарника и заставил играть с барышнями в карты на щелбаны с поцелуями. Отсутствие «купе» не позволило знакомству развиться в приключение; после десятка партий курсистки ушли, но оставили Челубею свои московские адреса. Высокий и сильный, с выразительными чертами лица, Недашевский явно пользовался успехом у женщин и походил в этом на Таубе. Вот бы их в одну компанию — кто кого? подумал Лыков, засыпая.