Но людям вообще свойственно принимать свои мечты за факты.

Советские граждане были совершенно без понятия, как воспитывать своих детей. Внутрисемейной педагогики не существовало. Вся педагогика была государственной; родители отдавали детей в ясли, садики и школы, чтобы их там воспитывали. Что делать с детьми дома, не знал никто. А то, к чему призывал Главный, звучало красиво, разумно и просто. Заболеть этим во времена тотальной лжи в СССР было довольно легко.

Возможно, его подход и менял жизни, но реализация его «светлых идей» кардинально отличалась от нарисованных им картин. И разрыв этот оказался настолько огромным, что в это трудно поверить. И кто же, как не дети, на которых и отрабатывались все эти «удивительные» методики, знал об этом лучше всех?

Почему всем этим людям, до сих пор поддерживающим Главного и в общей идее, и в способах ее реализации, не приходит в голову, что можно стремиться к такому же раю, к такому же «светлому будущему», но обойтись при этом без мордобоя, унижений и предательства? Им вбили в голову, что когда лес рубят, щепки летят. Конечно, цена есть у всего, но она же разная. Ее можно и нужно выбирать.

Я знаю немало тех, кто вырос в благополучных зажиточных семьях: в любви и заботе, в чистоте, с качественной пищей и сложившейся культурой еды, со всеми условиями для успешной учебы и жизни. И если их родители, воспитывая детей, честно придерживались определенных ценностей (да хотя бы тех же десяти заповедей), те вырастали хорошими, трудолюбивыми, успешными людьми, а вовсе не избалованными барчуками.

Страх того, что мы избалуем ребенка, помещая его в благополучные условия, преодолевается образованием.

Успех нельзя заложить с помощью мордобоя.

Я думаю, если я все-таки чего-то в этой жизни и добилась, у меня это получилось не благодаря мордобою, а вопреки ему.

Эхо родительских ошибок

Мне только исполнилось десять лет. О том, что со мной что-то не так, каждый день напоминали окружающие взрослые, а родные писали в письмах. Эта мысль стала для меня привычной.

Нас убеждали не только в том, что мы страдаем слухами и галлюцинациями; меня – как и многих других женщин в коллективе, вне зависимости от возраста – постоянно обвиняли в том, что я «грязно» отношусь к мужчинам. Что я как-то не так на них смотрю, что мысли в моей голове пошлые и нечистые.

Я, маленькая девочка, обвиняемая в блядстве, делала свои выводы о том, как приспособиться к такой жизни. Я много раз тщательно анализировала, что же не так в моем взгляде на мальчиков и мужчин. Я могла предположить, что ни в коем случае нельзя смотреть на ту часть их тела, где трусы. Наверное, это и называют грязью, думала я. Поэтому я туда никогда не смотрела. И вообще старалась прятать глаза, когда взгляд пересекался со взглядами мужчин. Я просто жила так, будто их нет. Мне так было безопасней.

Хотя и среди наших мужчин были избранные. Одним позволялось все, других гнобили за «грязь» в отношениях с женщинами. Вот с ними-то лучше было ни в какой контакт не вступать, иначе точно бы «коротнуло» у тех, кто нас контролировал. Они набрасывались, как собаки, и рвали на куски.

Но я все равно мечтала быть как Кармен.

Моя мама объясняла свое решение отправить меня в секту тем, что в первом классе я не могла выучить наизусть ни одного стихотворения и мне совершенно не давалась математика. И еще два ее излюбленных аргумента. Со своей подружкой Диной я обращалась «как с рабыней». А когда мы были на Урале в геологической экспедиции, я «кадрила» местных молодых людей, приезжавших из соседних деревень купаться на озеро, где мы стояли лагерем. Ребятам этим было лет по восемнадцать, а мне – семь.

Теперь я не только сама мама, но и много лет занимаюсь чужими детьми. После травм собственного детства это одна из моих постоянных привычек – размышлять о детях, как о своих, так и о чужих. Я их понимаю, мне их жалко и хочется поддержать. И еще я теперь знаю, что проблемы со стихами и математикой в первом классе – вовсе не обязательно свидетельство психических отклонений ребенка; часто эти проблемы вызваны ленью или невежеством родителей. У детей, пока они взрослеют, проблемы возникают постоянно. Это и есть показатель развития и роста.

Я отношусь к очень серьезным мамам, сейчас это принято называть осознанным родительством. (От мужа норвежца я узнала, что в Скандинавии осознанное родительство – давным-давно норма.) И понимаю, какой неслыханной, первобытной дикостью было заслать своего семилетнего ребенка в исправительно-трудовую секту по той причине, что у него в первом классе возникли проблемы с математикой и стихами.

А тому, как выстраивать отношения с окружающими, друзьями, одноклассниками, мальчиками, ребенка надо учить. Это самая важная наука, поважней математики и стихов.

Ни дома, ни родителей

Конечно, мне хотелось домой. Но я понимала, что его больше нет. Секта стала моим домом, потому что она засосала всю мою семью.

Повторюсь, проблема состояла еще и в том, что в секте было запрещено общаться с семьей как с семьей. Например, бабушку свою мне больше нельзя было называть бабушкой, а только по имени-отчеству; нельзя было гордиться тем, что я ее внучка, или как-то это демонстрировать. Мне говорили, что я этого еще недостойна, что я ничтожество. То же и с моим дядей: я должна была обращаться к нему, как и ко всем, по имени-отчеству. Квартира бабушки, где я родилась и выросла, превратилась в коммуну, штаб-квартиру коллектива.

С мамой и папой дело обстояло еще хуже: они жили в Ленинграде и там работали; навещали меня очень редко, да и времени, чтобы побыть вместе, нам не предоставляли. К приезду родителей мы обычно готовили выступления, и все проходило строго официально и всегда под надзором педагогов.

Про маму и папу я также знала, что жилья в Ленинграде у них нет и они по-прежнему (как было и в то время, пока я жила с ними), мечутся по городу, всячески нарушая закон. Чтобы получить прописку в Ленинграде, и тому и другому пришлось оформить фиктивные браки. Сдавать квартиры в те времена запрещалось, поэтому они то тайно снимали комнату у знакомых, то скитались по квартирам друзей, а то вообще, прячась от охраны, жили прямо на работе, ночевали в спальниках на полу мастерской (а ВСЕГЕИ в те времена охранялся как сверхсекретный объект, и КГБ там зверствовал). Спасением было лето: они выезжали в геологические экспедиции, и их домом становилась природа. В ином случае маме и папе пришлось бы возвращаться в Душанбе, но это означало зависимость от родителей. Да и нельзя сравнивать работу во ВСЕГЕИ в Ленинграде с работой в Душанбе.

Так что не было у меня ни дома, ни родителей. Оставался, правда, дедушка, который жил в тогдашнем Фрунзе, нынешнем Бишкеке. Я очень часто воображала, как сбегу к нему. Еще до секты родители как-то отправляли меня к нему на самолете: попросили стюардессу за мной присмотреть, и я летала к нему одна. Потому я и могла представить, как доберусь до аэропорта, подойду к стюардессе (как подходила к дальнобойщикам или проводникам поездов во время наших походов с коллективом) и попрошу пустить меня на самолет к дедушке. Но пути нашей секты по стране почему-то никогда не проходили мимо аэропортов…