– Дверь заприте.

– Зачем? – удивилась она. – У вас тут призраки бродят?

Хорошая шутка.

– Случается, – Стас поклонился, испытывая преогромное желание схватить эту сероглазую мышку-бухгалтершу в охапку, сунуть в машину и увезти. Интуиция кричала, что выход этот будет наилучшим… Для кого?

– Спокойной ночи, – сказала мышка, закрывая дверь.

– Спокойной, – отозвался Стас.

Он спустился в курительную комнату, не сомневаясь, что Ваську обнаружит именно там. Партнер не курил, но утверждал, что в окружении коллекции курительных трубок чувствует себя джентльменом. Сейчас Васька сидел в кресле, держал в руках трубку, украшенную янтарем…

На коленях его устроилась Маргоша.

Хорошо так устроилась, руку через могучую Васькину шею перекинула, голову на грудь пристроила, не то дремлет, не то мурлыкает… Пальчики шевелятся, шею поглаживают.

– Брысь, – сказал Стас.

Маргоша, приоткрыв глаза, зевнула, но с места не сдвинулась.

– Нам поговорить надо, – Стас оценил и тонкое ее платье, и кружевное белье, которое не выглядывало, но скорее угадывалось под тканью. – Наедине.

– Иди, Маргошенька… – Васька одним движением стряхнул подругу с колен. – Нам и вправду поговорить надо. Решить кое-какие вопросы…

– Секретничать будете? – Маргоша встала и потянулась, демонстрируя фигуру, которая за годы ничуть не изменилась.

– Будем, Маргошенька, будем, – безо всякого пиетета к фигуре Стас выставил ее за дверь. И сам удивился, что бывшая любовь не вызывает никаких чувств, помимо раздражения. – Вась, ты нарочно?

– Не знаю, о чем ты говоришь, но, наверное, да.

– Обо всем этом… Скажи, что ты затеял?

– Жениться хочу…

– Не хочешь.

– Не хочу, – легко согласился Васька, – но, быть может, женюсь. Или тебя женю. Тебе ведь она понравилась.

– Кто?

– Софья.

– Просто я…

– Понравилась, – Васька сунул руку в карман безразмерных шорт. Где он их покупает, так и оставалось для Стаса загадкой. Главное, что все шорты его были клетчатыми, широкими и на белой подкладке, которая норовила выглянуть из штанины. – Вот, смотри.

Он достал тонкую цепочку, на которой висела подвеска-ласточка.

– Это принадлежало Анне, – Васька положил подвеску на ладонь и нежно провел по ласточкиным крыльям мизинцем. – От мамы досталось… А той – от ее матери… Она старинная и очень дорогая. Работы Картье…

Подвеска не выглядела ни старинной, ни дорогой и уж тем паче не тянула на работу самого Картье…

– Я тоже поначалу думал, что она… не врет, ошибается… Ну, семейная легенда. – Васька гладил ласточкины крылья, под его пальцами казавшиеся неимоверно хрупкими, кружевными почти. – Но как-то отнес одному ювелиру. Это не серебро… платина… Картье первым стал оправлять камни в платину. Желтые алмазы… Мелкие, но все же алмазы… а глаз – это сапфир… Цепочка, правда, уже новодел, а вот подвеска – дело другое. Мне за нее хорошие деньги предлагали.

Но смысла нет спрашивать, почему Васька не продал.

– Как она?..

– У меня оказалась? Обыкновенно. Видишь, – Васька показал цепочку, – порвалась. Накануне… Аня расстроилась прям до слез. Это вроде как талисман… хранил, оберегал и все такое… Я еще посмеялся, пообещал, что и безо всяких талисманов ее сохраню. Дурак.

Стас кивнул, соглашаясь: и вправду дурак. А ласточку эту он видел. Сразу не вспомнил, а потом…

…Никушина квартира. Ее родители не желали, чтобы единственная дочь в общежитии обреталась, поскольку там – нищета, хаос и дурное влияние. Квартиру сняли двухкомнатную и недавно отремонтированную. Тогда она казалась залогом свободы.

Маргоша завидовала.

И зависть эта, явная, пусть и прикрытая маской дружбы, только радовала Нику, заставляя вновь и вновь приглашать Марго… И та не отказывалась.

Но не в этом дело, а в том, что к середине первого курса компания их, что называется, состоялась. И держалась до третьего курса… На третьем это и случилось. В тот вечер праздновали… что? Не сессию, точно. Удачно прошедший коллоквиум? Двадцать третье февраля? Или Восьмое марта? Особой разницы нет, что праздновать, главное – повод, а повод Артемка всегда умел находить. Он и явился с двумя бутылками портвейна и киевским тортом.

– Откуда роскошь для народа? – поинтересовалась Маргоша, снимая с торта кремовую завитушку.

– Пальцы не суй, – Ника нахмурилась. – Хватит вести себя, как пещерный человек. Учись манерам.

Ника ела торт десертной вилкой, которую держала с хорошо натренированным изяществом.

Аня – ложечкой. И ложечку облизывала. Мужская часть компании, за исключением Пашки, торт проигнорировала, отдав должное портвейну. Сидели. Говорили… о чем? Уже не вспомнить, столько лет прошло…

– Покажи! – требует Никуша и, перегибаясь через стол, тянет руку к Ане. – Ну дай глянуть, что тебе, жалко?

Анне не жалко.

Отказывать неудобно, и она долго возится с замочком, а Ника ерзает, она не привыкла ждать, привыкла, чтобы желания ее исполнялись тотчас. И когда на ладонь ложится белая ласточка с синими глазами, Ника взвизгивает.

Маргоша тоже.

Они обе склоняются над птицей-подвеской, а Анна оборачивается, ищет взглядом Ваську…

– Продай, – Ника не просит, она требует.

– Нет.

– Сто баксов, – для Ники не существует слова «нет», а деньги неплохие, очень даже хорошие деньги, но Анна качает головой и тверже говорит:

– Нет.

– Двести.

– Ника, я не… – она пытается забрать украшение, но Ника сжимает ласточку в кулаке, и только цепочка висит не то усами, не то хвостами.

– Триста. Последнее слово. Больше тебе все равно никто не даст…

– Нет, это… Это от мамы осталось. А ей – от бабушки. Оно старинное…

– Пятьсот, – за старинное Ника готова накинуть, и на кухне воцаряется тишина. Артемка свистит и присоединяется к Нике.

– Продай, Анют. Пять соток – это…

– Верни, – Анна встает и обходит стол.

– Верну, – Ника смотрит на нее снизу вверх, но с чувством собственного превосходства. – Поношу недельку и верну…

– Сейчас.

– Анют, тебе что, жалко? – на сторону Ники встает и Пашка. Он облизывает вымазанные кремом пальцы и громко срыгивает. – Поносит и вернет…

Все понимают, что не вернет. Не захотела Анна продать, так даром отдаст. Ника возьмет на время, а потом забудет отдать… или потеряет вдруг… или мало что еще случится?

Анна осознает неизбежность потери ласточки.