– Сегодня меня не тошнило весь день, – отвечает Эмма и поднимает руку с пальцами, выпрямленными в виде буквы «V».

– Со мной происходило примерно то же самое, когда я ждала тебя, – говорит Стина. – Меня только утром слегка подташнивало, зато я ужасно чувствовала себя весь остальной день.

Эмма смеется:

– В любом случае, я чувствую себя лучше, чем с похмелья.

– А ты плохо себя чувствовала, когда ждала меня? – спрашиваю я Джудетт, и она ухмыляется:

– Ни единого раза.

– Это даже слегка раздражало, – признается Стина.

От шампанского у нее порозовели щеки.

– Зато ты потом задал нам жару. Когда появился на свет, – говорит Эмма.

Мы смеемся. И все почти как обычно.

– По-моему, малыш пинается, – говорит Эмма. – Или это просто газы.

Стина кладет руку ей на живот, и ее глаза сразу же становятся влажными от слез.

– Да. Он толкается, – подтверждает она и улыбается.

– Боже, я так мечтаю взять его на руки, – говорит Эмма. – Или ее. Хотя я думаю, будет парень.

Я глотаю остатки запеканки, находившиеся у меня во рту. Джудетт предостерегающе смотрит на меня. Не возражай ей.

– Мике хочет, чтобы мы побыстрее узнали, – продолжает Эмма. – Он всегда такой практичный, вы же знаете. Ему хочется знать, какого цвета нам покупать детские вещи. Но, по-моему, это должно быть сюрпризом. И у меня нет желания, чтобы все было только розовым или голубым.

– Ну, это само собой, – говорит Стина и торопливо вытирает щеки.

– Мике старомоден в этом. Но я думаю, мы же все равно не знаем, каким будет малыш, независимо от его пола. Я имею в виду, если и знаешь заранее, все равно все ожидания сводятся к каким-то заурядным стереотипам.

Я не могу ее больше слушать, поднимаюсь из-за стола и начинаю убирать посуду. Вода непрерывно бежит из-под крана, пока я споласкиваю тарелки. Я, пожалуй, слишком громко заполняю посудомоечную машину, а потом заправляю кофеварку. Кровь громко пульсирует в висках.

Когда я заканчиваю, Стина говорит о церкви, и я снова сажусь за стол. Ее голос стал тверже и спокойнее. Он стал голосом священника. И мне становится интересно, можно ли по нему догадаться, как она чувствует себя. Если да, в таком случае я понимаю, почему она так много работает.

– Собственно я примерно так и разговариваю с людьми, узнавшими свой смертельный диагноз или потерявшими близких, – говорит она. – Те же самые вопросы и чувства. Какой смысл во все этом? Кем я хочу быть в последний момент? Что произойдет потом? – Она смотрит на пузырьки, поднимающиеся в ее бокале. – Но есть и серьезное отличие. И оно в том, что происходящее сейчас касается не кого-то одного, а нас всех. Все пострадают. По-моему, здесь есть некое утешение, даже если многим трудно признаться в этом.

Я как наяву вижу перед собой торчащие из-под шапки пушистые волосы Люсинды. Интересно, как чувствует себя умирающая от рака девушка, когда она вдруг оказывается самой обычной, в такой же ситуации, как и все? Разделяющей со всеми общий смертный приговор?

Будет ли она также бояться смерти, или она уже свыклась с этой мыслью? Можно ли вообще привыкнуть к такому?

– Немного легче бороться с голодом, когда ты не видишь, как едят другие, – продолжает Стина. – Это в любом случае… справедливо.

Она начинает говорить о последней ночи. Стина собирается проводить мессу, которая будет продолжаться с полуночи и до тех пор, пока Фоксуорт не врежется в нас в районе четырех часов утра шестнадцатого сентября. Она попытается найти слова, которые помогут людям, когда будут таять последние минуты.

– То есть речь идет как бы о некой атихифобии, не так ли? – спрашивает Стина.

Я не могу понять, как функционирует мозг моей сестрицы. Как она может говорить о том, что мы все умрем, и одновременно болтать о ребенке так, словно он действительно появится на свет?

Я тянусь за лежащим на подоконнике телефоном. Смотрю новую фотографию, выложенную Тильдой в Интернет. Сделанный с близкого расстояния снимок ее лица. Она улыбается в объектив.

«Привет всем. Возьму паузу на время, поэтому не беспокойтесь обо мне, если я не буду выходить на связь. О многом надо подумать. Скоро увидимся», – пишет она там же.

– Симон, – говорит Джудетт. – Отложи ты его сейчас.

– Хорошо.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0010

ЛЮСИНДА

Я должна написать еще кое-что, если действительно собираюсь быть честной. В самом первом послании я писала, что испытала облегчение или похожее на него чувство, узнав о Фоксуорт. В принципе так все и обстояло тогда, но сейчас я ненавижу человека, сделавшего это. Мне хотелось вернуть то письмо, но оно уже в системе TellUs, его отправили в космос.

Самое трудное с моей болезнью не страх умереть. А понимание того, как много всего я потеряла бы. Мир продолжал бы вращаться, времена года по-прежнему сменяли бы друг друга. Но без меня. Я не узнала бы, кем станет Миранда в будущем, не принимала бы участие во всем, чем она и папа занимались бы вместе, не полюбила бы, не услышала бы новую музыку, не узнала бы, чем окончились сериалы. И маленькая часть меня, крошечная и довольно противная, думает, что «сейчас я не потеряю ничего и увижу, чем все закончится».

Тогда да. Здесь есть определенное облегчение.

Я могу с таким же успехом признаться, раз уж начала делать это, что я не знаю, чем мне теперь заниматься. Когда я болела, все сводилось к борьбе за выживание. Сейчас я внезапно должна выбрать, как потратить оставшееся время, а мне ничего не приходит в голову.

Все постоянно болтают о необходимости «ловить момент». Чушь какая-то. Все равно страх смерти не позволяет ничего лишнего. Заболев, я меньше всего тосковала по приключениям, поездкам или чему-то такому. Зато мне не хватало бассейна, и я с удовольствием провалялась бы целый день в кровати, смотря фильм. Пожалуй, мне хотелось бы даже просто поскучать. Для этого надо чувствовать себя достаточно хорошо. Знать, что у тебя впереди много свободных дней, где найдется время даже на скуку.

А что касается фразы «ловить момент» – это стало девизом всего лета. Есть даже приложение Bukletlist[3], которое можно установить в социальных сетях. Сейчас уже нельзя путешествовать на дальние расстояния или мечтать о дорогих вещах, а это как раз то, что люди заносили туда раньше. В моих социальных сетях полно сообщений типа: «Элин Бергмарк у себя в Bukletlist сегодня сделала две вещи: написала стихотворение о том, кого она любит, и прочитала его ему/ей! Она призналась в любви!» Люди танцуют голые под дождем. Готовы заниматься черт знает чем целыми днями. Ломают электрогитары, как рок-звезды. Они просят кого-нибудь дать им в морду просто ради того, чтобы узнать, что это за ощущение.