Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она не успела. Охотник размахнулся и всадил лезвие кинжала… в землю. По самую рукоять.
Ирка перевела дух. Охотник знал! Он не превратится в Одноглазого, иначе бы ей не спастись. Ведь Одноглазых стало бы вдвое больше.
Лихо остановилось. Ритуальный кинжал торчал в сырой земле. Особый нож ырок, способный убить всё что угодно. И власть лесного Лиха над тропинками, положенную ему по договору, он убивал тоже.
– Веди нас!.. – тяжело дыша, сказал Охотник.
Вот теперь они могли сбежать. Вот теперь они были свободны.
* * *
Машина стояла возле пруда, припаркованная на обочине в зарослях так, что не сразу и разглядишь. Не успела Ирка захлопнуть дверь, как Охотник вдарил по газам. Взревев, как осатаневший вурдалак, старенькая «Нива» бодро рванула вверх по склону.
Ирка обернулась. Одноглазый теперь только чуял их, тропинки его больше не слушались, поэтому он шёл через чащу напролом. Там, позади, раскачивались верхушки молодых сосенок. Лихо ревело от ярости. Вот на шоссе позади машины рухнула могучая берёза…
– Нет. Не догонит.
Охотник покачал головой. Он волновался – так сильно сжал руками руль, что костяшки его пальцев побелели.
– Ага. Отстал, – согласилась Ирка.
Они перевели дух. Шоссе убегало прочь. Монотонно, в боковом зеркале, разматывалась позади серо-синяя бесконечная лента дороги.
– Как так вышло, что ты себя убила? – спросил Охотник после длинной паузы.
Ирка пожала плечами. Неприличные вопросы он задаёт. На такое сразу и не ответишь.
– Ыркой иначе не стать, – продолжал он. – Но самоубийство – это как-то не про тебя. Не похоже.
– Да? – удивилась она. – Почему?
– Ты слишком бесстрашно разгуливаешь под солнцем. Самоубийцы сразу прячутся, ведь они приходят в смерть именно потому, что уже внутренне мертвы. Но ты всё ещё любишь прежнюю жизнь, правда?
Ирка помолчала, вспоминая и велосипед, и лес, полный птичьих трелей, и свой восторг от каждой секунды, наполненной солнечным светом, от каждой травинки…
– Ну… просто тупо получилось, – наконец призналась она. – Мы как бы снимали фильм. Для фестиваля, на любительскую камеру. И по сценарию я должна была выстрелить себе в подбородок. Револьвер был настоящий, но в нём не было патронов. Я сама проверяла. Нет, не смотрите на меня так! Я три раза проверила. Он был не заряжен совершенно точно!
– Но выстрелил?
– Ага.
– Убила себя, – подытожил Охотник, – но делать этого не хотела.
Она не ответила. По её лицу пробежала гримаса затаённой боли.
– Бывает, – после паузы примирительно сказал он.
Ирка бросила на него настороженный взгляд. Охотник порылся в кармане куртки, выудил оттуда и протянул ей небольшой пузырёк. Как будто флакончик из-под духов. Там, загадочно серебрясь, плескалась тёмная, рубиновая жидкость.
– Пей.
– Что это? – удивилась Ирка.
– Твои непрожитые годы. Время, которого ты лишилась. Выпьешь – и снова станешь живой.
– Живой? – повторила она, как эхо.
Охотник кивнул. В который раз посмотрел на часы.
– Видишь ли, они хорошо устроились, эти старые ырки. Молодняка у них теперь мало, а новеньких надо откуда-то брать. Вот они и сговариваются с разным сбродом. Ищут жертву, наводят морок, чтобы та сама себя убила. В итоге семья получает новую ырку – молодую, свежую… Способную охотиться для них даже днём.
– Господи… – пробормотала Ирка.
Охотник согласно хмыкнул.
– Вот и я о том же: хорошо устроились. Тебе ещё крупно повезло: мы тебя нашли, пока ты никого не убила. Не всем так везёт, на самом деле. Воткни ты в меня нож – и инициация была бы завершена.
Ирка молчала, тупо глядя на пузырёк. Охотник улыбнулся:
– Не бойся. Теперь ты снова сможешь жить. Пей.
– А вы?
Голос её дрогнул. Очень хотелось сказать ему: «Ты», но у Ирки не хватало духу.
Охотник неопределённо пожал плечами.
– А что я?
– Но мы ведь смотрели друг на друга! Глаза в глаза! И я всё-таки, пусть и не до конца, но ырка!
– А я Охотник, – напомнил он, глядя перед собой на шоссе. – Думаешь, у нас на этот случай не предусмотрено никаких защитных механизмов?
– Как это?
– Придётся умереть, – объяснил он, – тут ничего не поделаешь. Но это не страшно, мне всё равно в этом году планово перерождаться. Видишь часы?
И он продемонстрировал ей циферблат своих наручных часов. Ирка нахмурилась: ну и ну! Вместо цифр – какие-то слова. Что написано, не разберёшь – шрифт мелкий. Зато слово, царившее над всем – там, где полагается быть цифре «двенадцать», – сразу бросилось ей в глаза.
Ирка вздрогнула. «Без двух минут Смерть», – показывали тонкие золотые стрелки.
– Вот и я о том. Водить умеешь?
Она отрицательно покачала головой.
– Ну ладно, ничего страшного, – успокоил её Охотник. – Я сейчас заклятье наложу, чтобы машина доехала, куда надо. Только оно не очень-то стабильное, поэтому ты лучше ничего не трогай. А то разрушится и тебе самой придётся рулить.
– А как я узнаю, что вы?..
Она хотела спросить: «Как я узнаю вас, когда вы переродитесь?» Но не успела. Потом она будет ругать себя за это. И долго не сможет себе этого простить.
Охотник не ответил. Руки, сжимавшие руль, внезапно расслабились и упали вдоль тела. Ирка смотрела на него, смотрела на смерть человека, который только что вытащил её из такой же пропасти. Из запертой ловушки. Из Запределья.
Но ему самому уже никто не сможет помочь.
Пока не сможет. Зато потом он воскреснет.
Ирка тяжело вздохнула, отвернулась и стала смотреть в окно.
«Нива» летела сквозь облака. Жизнь вновь распахивалась перед ней в сиянии мельчайших капелек тумана, в яркой весенней зелени, в чарующей пустоте заброшенного шоссе. Жизнь, которую Ирка почти потеряла, а теперь снова обрела – нет, обретала прямо сейчас. Только вот стоила она очень дорого.
«Когда ты переродишься, – подумала Ирка, – я тебя найду».
Она открыла флакон. Рубиновая жидкость не имела запаха, но вкус был очень знакомый: солоноватый, с металлическими нотками. Вкус железа, вкус жизни, вкус крови.
Машина увеличила скорость. Мимо проносились полосы тумана – земля отдавала назад влагу после дождя. Точь-в-точь облака, точь-в-точь небо. Ещё немного – и звёзды!
«Я лечу-у-у-у-у!» – подумала Ирка и закрыла глаза…
Границы неопределённости
Ян Келлер
– Какая-то она ненастоящая, – еле слышно проговорил Роберт. – Как кукла.
Лиля шикнула на мужа и покосилась на маму девочки – не услышала ли. Хотя, признаться честно, подобная мысль прочно укоренилась в её голове, едва они вошли в комнату. Комната тоже была ненастоящая, не детская, не подростковая, не жилая. В ней пахло неестественной
