и следа не осталось. Доски чердака, сухие и тонкие, больше походили на листы картона – ближайший ливень или ветер обрушит их вниз, оставив гнить в грязи.

От когда–то добротной избы останется лишь коробка, которая тоже не протянет долго – если не в этот год, то на следующий после осенних дождей мороз прихватит отсыревшие доски, и их разорвет в щепки. Последним очагом сопротивления окажется русская печь – до тех пор, пока растения, проникнув корнями в самые маленькие зазоры между кирпичами, кропотливо трудясь, не разрушат и ее.

Сумерки стремительно густели, переходя в ночную тьму. Под полной луной мы шли сквозь настоявшийся ароматами полевых трав совсем уже летний воздух. В ночной прохладе шагалось легко. Но когда вдали показался маленький домик, в котором горел свет, захотелось перейти на бег.

– Пожалуй, тут и встанем. – Оглядевшись, решил Драган. – Ты не против, родная? Тогда я сброшу нашим геометку. Петро, дома на колесах смогут сюда подъехать?

– Да, вот с той стороны, там дорога хорошая. – На правах, видимо, частого гостя проводник перемахнул через хлипкий забор, отворил нам скрипучую калитку и погладил по большой голове подоспевшего охранника – огромного белого пса. – Ильич, открывай! – постучав в окно, прокричал мужчина, и вскоре на крыльцо вышел вполне еще бодрый старик.

Глава 5.4 Врата в ад

– Петро, ты, шо ли? – подслеповато щурясь, спросил он, вглядываясь в нас.

– А кого тебе надо? Бриджит Бардо, что ли?

– Ох, а неплохо бы! – захихикал самосел. – Но бабка–то моя Наталка не допустит!

– От ведь охальник–то! – на крыльцо вышла дородная пожилая женщина и отвесила мужу знатного тумака. – Чего гостей на пороге держишь, кобелина старая? Проходите же в хату, проходите! – она засуетилась вокруг нас, заставив почувствовать себя порохом, который утрамбовывает в пушечное дуло огромное ядро.

В доме все было просто, но уютно. На полу лежали разноцветные половики, связанные из лоскутков ткани. На стене висел ковер. В серванте стояли фотографии молодых хозяев с серьезными лицами, а в углу икона Богородицы с зажженной лампадкой. Попыхивала теплом затопленная русская печь. Свежеиспеченные пирожки наполняли избу умопомрачительным ароматом, вызывающим усиленное выделение слюны. И вот мы уже сидим за столом, нас много, но поместились все.

– В тесноте, да не в обиде! – успев принарядиться в честь гостей – накинув на плечи платок с пышными алыми розами, приговаривала Наталка, выставляя угощения и наливая всем чай. – Чем богаты, тем и рады!

Вскоре Ильич, хитро подмигивая, извлек откуда–то огромную бутыль с самогоном и под привычное ворчание жены водрузил ее на стол.

– От оно, наше первейшее средство от этой самой заразы, радиации! – изрек он под мягкое чмоканье пробки. – Нам ее страшиться не след, пущай она нас боится, мы не с робкого десятку! – стараниями Наталки появилась закусь – грибочки и огурчики, из серванта были бережно извлечены советские хрустальные стопки.

– Пей, – я кивнула в ответ на вопросительный взгляд Горана, – когда еще увижу, как глава клана Лилианы самогончик употребляет, да закусывает чернобыльскими солениями.

– И не говори! – после обязательного, особенно уместного здесь, тоста за здоровье, он опрокинул в себя мутную жидкость и крякнул.

– Что, зело борзо злой? – довольный Ильич захихикал. – Сам гоню, а уж я–то знаю толк!

– И как вы здесь одни живете? – спросил Арсений, хрустя огурчиком.

– А шо? – искренне удивилась Наталка, подкладывая ему на тарелку грибочки. – Так ведь помогают, проведывают. Даже грузовик с провизией кажинную неделю проезжает. Да и с огорода кормимся, хозяйство ведь у нас.

– На чужбине куковать не сахар. – Поддержал ее муж. – Пожили мы в квартире, в которую нас определили, да взвыли волком – все не нашенское! Поняли, что жить тама не станем, вот и возвертались. – он пожал плечами. – Мы ж старые уже, нас ента самая радиация не берет. И все свое, родное, тут.

– Да, и огород, и коровушка, и хата добротная. – Наталка кивнула. – На наш век хватит. А уж помрем, пущай в родную землю ложут.

– Ах, да! – Петро хлопнул себя по лбу. – Голова дырявая! – он положил на колени рюкзак, порылся в нем и протянул ей батарейки. – Вот, как просила.

– Спасибо, родненький, уважил! – женщина прослезилась. – А то ведь пойду доить, темень, хоть глаз выколи, а фонарь гад, исдох!

– А теперича я вас уважу. – Ильич согнал с большого черного короба спящего кота, достал малахитового цвета баян и бережно водрузил на колени. Инструмент шумно вздохнул мехами. Пальцы пробежались по кнопкам.

Гори, гори, моя звезда,Гори, звезда приветная.Ты у меня одна заветная,Другой не будет никогда.

У деда оказался на удивление хороший, глубокий, сильный голос. Мы замерли, заслушавшись.

– Вот из–за чего и замуж–то за него пошла, – вытирая слезы кончиками платка, прошептала, наклонившись ко мне, Наталка. – Самый видный парень был на селе! Девок перепортил немеряно! Мамка отговаривала, плакала, на танцы не пущала, полотенцем мокрым по ногам да по сраке хлестала, но куда там, коли девка втрескалась по самы ухи! – она махнула рукой.

– С любовью не поспоришь.

– Да… И ведь права оказалась матушка, ох, как права! Сколько разов я его, угодника дамского, коромыслом–то охаживала по хребтине, и не сосчитать! От он как–то повадился в соседнее село шастать. То крышу перестелить, то сруб кому новый сробить подсобить. И все просит – рубашку новую погладь ему. А глазки–то бегають! И возвертается довольнехонький, паразитина!

Она вздохнула.

– Тут–то и смекнула я, что за перестилки–подстилки у него там! Мир не без добрых б…дей, кто–нить да даст! Ой, и смешно и грешно, как вспомяну–то! А у меня уж в люльке один, да на подходе второй, ничего не поделаешь! Поплакала, да к мамке пошла. Она меня, дуреху, и научила, как отвадить его шляться–то. Как он на б…ки лыжи–то смажет, так я ему слабительного в борщец! И сидит в хате, как миленький, из сортиру носу не кажет, дристун!

– Действенный способ! – я расхохоталась.

– Ну так! – она довольно хмыкнула. – Мы ж не лыком шиты! А потом как–то подвыпивши был, покаялся мне, кобелина! Как, грит, я по бабам, так Боженька останавливает, хворь пузу посылает. А как нутряху