В то утро он проснулся в дурном настроении. Он мало спал, и его жизнь, насколько он мог осознать ее, представлялась ему жалкой. Армель уговаривала его не сгущать краски, а он злился, что она нарушает его мрачное состояние духа. Образ несчастливого детства был ему необходим, без этого рушилась вся его внутренняя конструкция. Он никак не желал признать, что окружение, в котором он варился ребенком, вовсе не было губительным. Конечно, безоблачным его детство не назовешь: ему не хватало чувства защищенности, стабильности, нормальности, комфорта; он часто жил в антисанитарных условиях, цирк пах навозом, плесенью и влажным брезентом. Зато его родители умели радоваться жизни. Только теперь он осознал всю ценность такого воспитания. Он держал в руках настоящий клад, сам того не замечая. Когда он думал о родителях, перед ним представали их смеющиеся лица. Это первый образ, который выплывал из памяти.

— Мне вот тоже до нормы далеко, — сказала Армель, решив отвлечь его от пережевывания одних и тех же мыслей.

— Ерунда, ты видишься с подружкой только раз в неделю. Вы даже не живете вместе.

— По Конституции лесбиянки жить вместе не обязаны. Ты просто ретроград.

Дискуссия повернула в русло, которое не очень-то нравилось Виргилию. Армель об этом позаботилась.

— Опоздаешь на поезд, — сказал он, проверив время на экране мобильного.

Ему безумно хотелось услышать ее мнение, хотя ни за что на свете он бы этого не показал.

— Думаю, твои неудачи в любви не случайны, — заявила Армель, не обратив внимания на его последнюю реплику, — ведь ты влюблялся лишь по одной причине — в надежде наладить нормальную жизнь.

Бросив взгляд на счет, Виргилий стал рыться в карманах. Он положил банкноту под блюдце. Ему пока не хотелось признавать, что она права.

Армель сорвала повязку со старой зарубцевавшейся раны. А повязка-то нужна, он давно с ней сроднился. В жизни мы дрейфуем между теми обидами, что нанесли нам, и теми, что наносим мы. А потом выходит, что это одно и то же.

— Есть еще одна проблема, — сказала Армель.

Виргилий закрыл глаза, словно исчезновение Армель из поля зрения могло защитить от ее слов.

— Ты ревнуешь.

— Вот уж нет, — отозвался он быстрее, чем следовало бы.

— Тогда почему ты ни разу не попросил меня прийти вместе с Анн-Элизабет?

— Ты тоже никогда не рвалась познакомиться с моими подругами.

— Я ревновала. Признаюсь.

Виргилий вздрогнул от радости и гордости.

— У нас потрясающие отношения, — продолжила Армель, — но ничего из них не выйдет. Мы с тобой отличная пара, асексуальная и самодостаточная.

— Иначе говоря, счастливая.

И тут Виргилий понял, что сказал правду, но это проблемы не решало. К счастью, доктор Зеткин еще две недели не появится.

— Вот было бы здорово, если б ты познакомился с моей любимой женщиной, — сказала Армель.

— Ну, а ты сама готова познакомиться с Кларой?

— Да, только сперва докажи, что она существует.

Напряжение между ними спало. Они замолчали.

Обоюдная откровенность смутила их.

Перед большим цветочным магазином на углу бульвара остановился грузовик. Цветы увязанные в большие пучки, жались друг к другу, словно сотни прекрасных пленниц. Виргилий встал, отыскал продавца и протянул ему деньги. Потом вернулся за столик с букетом подсолнухов. Он любил этот цветок за диспропорцию между головкой и стеблем, за неуклюжесть и яркую простоту больших желтых лепестков.

— Это для Анн-Элизабет, — сказал он, протянув Армель букет.

— Какое чудо, — восторженно произнесла Армель. — Надо бы нам как-нибудь поужинать втроем.

Ты великолепна, подумал Виргилий, глядя на подругу. Она буквально светилась.

— Давай не будем спешить, — сказал он.

Армель положила на стол колоду карт таро и подтолкнула ее в сторону Виргилия. Тот счел, что настал момент согласиться на импровизированный сеанс гадания. Он вытащил карту. Но едва собрался перевернуть ее, как Армель убрала карту обратно в колоду.

— Почему мне нельзя посмотреть, что я вытащил?

— Ты слишком нетерпелив.

Армель умела останавливать время. Прервав разговор, она с улыбкой смотрела на собеседника своими чарующими глазами. Нельзя было понять, то ли она размышляет, то ли дает собеседнику возможность прийти в себя. Пока тянулась пауза, у Виргилия мелькнула мысль, что они несостоявшиеся близнецы. Они так хорошо изучили друг друга. Он всегда мог рассчитывать на нее, а она на него. Армель и родители — вот его тыл.

— Вряд ли тебе стоит искать Клару, — сказал она наконец. — Хватит гадать, почему она так поступила, лучше подумай, почему ты совсем не помнишь ее. Настоящая тайна — это твоя амнезия. Как получилось, что ваша встреча совершенно изгладилась из твоей памяти?

— Я выпил.

— Три порции пунша.

Армель перекрывала все лазейки. Он кивнул:

— Да, я знаю, пунша недостаточно, чтобы объяснить этот провал, эту дыру в памяти.

Хороший совет — попытаться ухватить причину этого странного феномена. Нет никакой необходимости бегать за Кларой, и смысла никакого нет. Армель была провидящей сивиллой. Виргилий вспомнил, что Орфей навечно потерял любимую жену, ибо слишком спешил обрести ее вновь. Впав в отчаяние, он отвергал всех женщин. И в конце концов погиб, растерзанный менадами. Но Клара не была Эвридикой, она не сидела в бездействии, ожидая, пока он ее освободит.

Армель встала, сжимая в руках букет. Виргилий понес ее сумку. Она вошли в здание вокзала. Табло показывало, что поезд Армель уже подан. Виргилий проводил ее до вагона. В их целомудренном объятии была нежность и искренность. Они походили не на брата с сестрой, а на двух котят.

Виргилий направился в сторону бульвара Мажанта. Перед встречей с Мод он вполне успевал зайти домой. Мод согласилась повидаться с ним этим утром. На работе ему дали отгул.

Давным-давно отец научил его важнейшему правилу: обувь должна быть хорошей. Отец советовал, заработав денег, купить дорогую обувь (лучше английскую), она прочна и долговечна, нога в ней чувствует себя уверенно и комфортно («Как в тапочках» — добавлял отец), в ней хорошо ходить, а при ходьбе хорошо думать, поэтому-то, заключал отец, для добротных мыслей нужна добротная обувь.

В булочной на углу бульвара и улицы Фобур-Сен-Дени Виргилий заказал стакан чаю. Он не стал опускать пакетик с заваркой в стаканчик и отпил глоток теплой воды.

Вернувшись домой, он обнаружил открытку от родителей. Цирк находился в Провинсе. Несколько простых слов на обороте фотографии башни Цезаря («восьмиугольный донжон XII века на квадратной основе», гласила подпись) тронули его. Он выдвинул из шкафа широкий ящик и положил открытку в альбом, где хранил все их послания.