Я не замедлила подшутить над Светкой. Она было что-то начала протестующе бормотать, но я, открыв дверь, почти вытолкнула ее на лестничную площадку.

— Я сяду за руль, ты быстро теряешь равновесие. — Я расплачивалась беззлобной звонкой монетой за Светкино подзуживание.

К пяти часам вылинявшее от зноя небо начало приобретать бледно-голубой оттенок, но солнце по-прежнему било в глаза, заставляя Светку жмуриться. Наконец, сломленная его ослепляющей атакой, она достала из сумки свои «Альберто Ферретти», чьи стекла бутылочного цвета снаружи казались совсем черными. Закурив, Светка обратилась ко мне за разъяснениями.

Я коротко ответила, что ее задачу на сегодняшний вечер составляют сознательное затягивание времени, собственно пробы и, возможно, более задушевные разговоры с Дмитрием Борисовичем, которого она должна отвлекать, увлекать и завлекать. Пусть секретарши разойдутся, пусть зажгутся, а потом погаснут софиты. Остальное я беру на себя. В машине Светка так же подробно и ясно, соблюдая законы грамматики и членораздельной речи, описала мне интерьер агентства. Она немного нервничала, ведь близилась встреча с Дмитрием Борисовичем.

Агентство располагалось на одной из улиц, соединяющих два основных проспекта прямыми переходами, образуя то, что называется «центром города». Эти проспекты являлись мощными артериями, по которым мчались автомобили и текли бесчисленные толпы. Для удобства фланирующих граждан и исходя из западных эстетических критериев, один из проспектов был трансформирован в сплошной тротуар, выложенный квадратными плитами и облицованный вывесками частных контор и витринами фирменных магазинов. Там, где мы в возрасте игрушек и мороженого могли найти себе пристанище, например, в знакомой незатейливой кондитерской со стоячими местами или в просторном фойе и зрительном зале кинотеатра «Пионер», где в те далекие счастливые времена крутились фильмы про Зорро и Чингачгука, нынче раскинулись многочисленные кафе на открытом воздухе, поздним вечером служащие местом сборищ судорожно веселящихся подростков и взрослых.

Я остановила машину у трехэтажного, недавно отреставрированного особняка с ослепительно белым фронтоном и игрушечными пилястрами. Вывеска из оргстекла и оракала, где форма букв была строго сбалансирована с сине-бело-черной цветовой гаммой, приковывала взгляды прохожих. Цоколь был обрамлен искусственным газоном с вечно и неестественно зеленой травой. По обеим сторонам от застекленной двери тянулись два гигантских окна-витрины, одному из которых особую лучезарность придавал огромный, два на два, рекламный плакат: закат, небо в фиолетовых и охристых разводах, узкая песчаная полоска, готовые взлететь под напором ветра пальмы, одинокое каноэ и там, где солнце садится прямо в океан, влажно поблескивающая лента розового перламутра. Другой плакат, как бы продолжая тему шика и экзотики, точно перехваченный бронзовой тесьмой из букв GIVANCHY, являл безупречный лик экстравагантной леди, чьи гладкие короткие каштановые с рыжим отливом волосы, наползая на виски, подходили к углам глаз отточенным египетским каре.

— Ну, Светик, не робей. Выглядишь отлично, побольше естественности.

У агентства красовался новенький жемчужно-серый джип «Шевроле-Блейзер». Это обстоятельство меня насторожило: может, Венедиктов еще здесь и к нему кто-то прикатил? Все могло рухнуть в считаные минуты.

Не желая выдавать своей тревоги, чтобы Светка окончательно не стушевалась, я решительно позвонила.

Нам открыл хмурый лощеный парень. Посмотрев на Светку, он выдавил из себя слабую улыбку, имевшую целью показать, что он ее узнал и намерен незамедлительно впустить.

— Я договорилась с Дмитрием Борисовичем. А это моя подруга. — Она кивнула в мою сторону, но ее голос задрожал, утратив беззаботные нотки, точно она извинялась. Этого еще не хватало! Я незаметно подтолкнула ее локтем, выражая этим движением досаду и надежду на Светкино благоразумие.

Мы вошли в холл, лицом к лицу столкнувшись с полногрудой секретаршей. Ее коллега, наверное, уже ушла. Компьютер был выключен, бумаги собраны, цветные папки тут и там горками возвышались на ее столе.

Сегодня блондинка оделась с претензией на элегантность: темно-лиловый приталенный пиджак и узкая, не закрывающая колен, черная юбка.

— Добрый вечер, я сейчас приглашу Дмитрия Борисовича. — Она нажала кнопку селектора и сообщила фотографу о нашем приходе.

Дмитрий Борисович не заставил себя долго ждать. Его кошачья пластика и легкие шаги вскоре оживили унылую пустоту холла. Подойдя к нам и улыбнувшись елейно-хищной улыбкой Казановы, он любезно поздоровался. Светка, слегка запинаясь от волнения, представила меня как лучшую подругу, которую она имела смелость пригласить составить ей компанию. Дмитрий Борисович понимающе взглянул на нее, затем перевел свой пристальный взгляд на меня. Я нимало не смутилась и отметила про себя, что он весьма обаятелен. У Дмитрия Борисовича была удивительная манера, наклонив голову влево, взглядывать как бы снизу вверх и сбоку. Это могло объясняться его высоким ростом, и тогда создавалось впечатление, что он, ссутулившись и подавшись в сторону, ищет удобную позу, чтобы внимать собеседнику, либо эта привычка являлась частью выработанного ритуала ненавязчивого обольщения.

Черные как смоль глаза пробегали по вашему лицу и, как бы устыдившись откровенной страстности призыва, уклончиво соскальзывали в пустое пространство пола. Но возникающее при этом впечатление, что он, несмотря на все повадки отпетого донжуана, борется со своей застенчивостью, напрочь стиралось выжидательно-торжествующей складкой жадного рта.

Мы с видом готовых на все смиренниц поднялись в студию. Дмитрий Борисович включил софиты. Их строго дозированный свет седым пеплом оседал на изумрудном шелке его рубашки. Умелым жестом он развернул пару фонарей так, чтобы экран передней драпировки оказался чуть более освещенным, чем боковые плоскости.

— Ну, что ж, можно начинать. Прошу.

Дмитрий Борисович указал Светке на стоящий в перекрестье лучей высокий табурет, похожий на те, что обычно располагаются вдоль стойки бара.

— А ваша подруга пока может посмотреть альбом и проспекты. Надеюсь, ей не будет скучно. — Дмитрий Борисович давал понять, что правила хорошего тона для него не пустой звук, хотя со Светкой они уже вот-вот готовы были пересечь грань, за которой «вы» станет неуместным.

— Если позволите, я хотела бы понаблюдать за вашей работой. Сами понимаете, такое не каждый день видишь, — попыталась я польстить ему. Он вежливо улыбнулся и милостиво предоставил меня самой себе.

В итоге Дмитрий Борисович попросил Светку явиться через неделю и по возможности без макияжа. Как планировалось, ею должны были заняться косметологи, стилисты, визажисты, парикмахеры.

Выключив последний софит и включив банальное электричество, Дмитрий Борисович пригласил нас на чашку кофе. Мы прошли в небольшую уютную комнату, которая сообщалась со студией. Справа располагалась еще одна дверь, ведущая, возможно, в лабораторию. Комната была оклеена обоями малинового цвета в крупных бронзовых завитушках, напоминавших мифологические лиры. Тростниковые подлокотники кресел, прихотливо изогнутые ножки стола, изящные подставки, на одной из которых стоял небольшой телевизор «Сони», а на других стопками лежали, поблескивая цветным глянцем обложек, альбомы с репродукциями и фотографиями свидетельствовали об известной тонкости вкуса и подкрепленных солидными денежными суммами богемных пристрастиях хозяина.