Николай Васильевич Луковка, сидя в своём кабинете с перевязанной головой в компании хорунжего Кочерги, принимал свою снотворную дозу: сто грамм. Сегодня по случаю травмы доза была увеличена до двухсот. Бутыль была уже достата из сейфа, замороженные чайные чашки вынуты из морозилки, копчёное сало нарезано прозрачными ломтиками и уложено вперемешку с луковичными кольцами на стопке черновой бумаги. Под хлеб был приспособлен кожаный лоток для документов. На бутыль для конспирации была надета смушковая атаманская папаха Николая Васильевича, однако полностью бутыль под ней не помещалась и выпирала своими мутными стеклянными боками из-под ягнячьей шкурки. Николай Васильевич с удовлетворением посмотрел на сервировку и тут же услышал зов своей утробы. Глухое «у-у-ур» раздалось в его животе и как по команде было подхвачено животом Кочерги. «Наливай!»– подал знак Николай Васильевич. Кочерга почтительно взялся за папаху. Но в этот момент дверь распахнулась без стука, и в кабинет ввалились двое охранников, между которыми был зажат человек кавказской наружности. За ними в кабинет влетела вопящая в голос молодая миловидная медсестра славянской внешности.

– Николай Василии, разрешите доложить: этот дат прилюдно душил эту докторицу.

– Да не дат это, дурни деревенские, это Принц арабский, Абдулла, отпустите его, ему же больно, пни вы неотёсанные!

– Не понос, так золотуха! – осел на стул вскочивший, было, Луковка. – Нам на сегодня не хватало только Абдуллы. Отпустите его, хлопцы, и предложите ему стул, который покрепче, только проверьте сначала на себе.

Хлопцы отпрянули от Абдуллы как от прокажённого. Абдулла распрямился, поднял голову, и все увидели его расцарапанные щёки. Николай Васильевич посерел в лице, бесконтрольно снял папаху с бутылки, налил в чашку и выпил одним залпом. Поставить чашку на стол он не успел – её перехватила медсестра. Она плеснула в неё из бутылки, выхватила из нагрудного кармана салфетку, намочила её и ринулась к Абдулле. Принц заверещал и закрыл лицо руками. Медсестра с причитаниями «Бедненький мой! Не бойся! Я подую!» – стала отдирать его пальцы от лица и прикладывать салфетку к повреждённым кожным покровам. Принц вопил, как ребёнок, а медсестра дула на ранки, гладила его по рукам и целовала в нос.

Когда экзекуция была завершена, Абдулла поднялся на ноги, и обращаясь к Луковке, заговорил по-английски. Он сказал две фразы и выразительно замолчал. Все посмотрели на Луковку.

– Доча, што он хочет? Адвоката? Консула? – обратился Луковка к медсестре.

– Нет, он просит вас отдать меня ему в жены.

– В жены?! Едрить твою через коромысло! А я тут при чём?

– Вы здесь старший, он к вам и обращается.

– И што мне ему ответить?

– Давайте согласие.

– Неужто за душегубца пойдёшь?

– Он не душегубец. Он милый и беззащитный. Мы с ним будем играть в медсестру и пациента.

– Ох, девка, с огнём шутишь!

– Какие уж тут шутки. Не каждый день Принцы замуж предлагают.

– Ну тогда скажи ему, что я согласен. Совет да любовь! Кочерга, наливай! Выпьем за здоровье молодых! Тебя, до-ча, как звать? Маша? Давай, Принц, вздрогнем! За Машу и Абдуллу! Ах, да, ты ж непьющий. Хлопцы, налейте ему чаю. Пусть хоть чокнется. Такую красавицу ему отдаём! Задаром! Постой-постой! Даром не отдадим. Пусть взнос на казацкие нужды сделает. Сто тыщ зелёных поди для него не деньги. А нас шибко выручит. Переведи!

– Ну прям, разбежалась. Держите карман шире! Сто тыщ нам и самим пригодятся в семейном бюджете. Не лишние!

– Дура-девка! Давай так: пятьдесят– нам, пятьдесят – тебе, а то надоест ему играть в пациента, хлопнет в ладоши, скажет «Талак!» и отправит в чем есть назад в Россию. А у тебя на чёрный день кое-что будет.

– Хватит с вас и тридцатки. Остальное – мне в обеспечение рисков.

– А тебе палец в рот не клади!

– Дан щёку мне лучше не подставлять…

– Давай, переводи. Деньги – до отлёта. Без денег, скажи, из страны тебя не выпустим.

– Договорились!

Маша перевела. Лицо Абдуллы приняло серьёзное выражение. Он что-то ответил.

– Ты смотри-ка, торговаться пытается. Дорого, говорит. Пятьдесят предлагает, – возмутилась Маша.

– Ты, Мария, скажи ему, что мы не на базаре! Если ему дорого, пусть в другой стране невесту ищет. Где подешевле! А наши девушки – товар штучный. Ручной работы!

Маша перевела. Абдулла вздохнул, потрогал расцарапанные щеки и согласился.

– Вот и ладушки! – обрадовался Луковка. – Теперь можно и по номерам, на боковую. Гляньте, хлопцы, папа-рацыи в коридоре не пасутся? Пасутся… Незадача. Я в бинтах, Принц в царапках… Завтра будем красоваться во всех медиях. А вот что. Ты же, Маша, по-английски-то спикаешь? Слетай-ка ты к его сестрице в пентхаус, объясни ситуацию, попроси пару ейных попон напрокат. Они у ней ёмкие, под ними кто хочешь уместится. И хрен чего увидят эти папарацыи. Переведи Принцу.

Маша защебетала. Принц удивлённо поднял брови и как-то мудрено покрутил рукой у головы, как будто лампочку выкручивал. Маша опять защебетала, показывая на дверь и делая вид, что фотографирует. Принц зацокал языком, а потом склонил голову вбок в знак согласия. Маша одёрнула халатик, поправила чепчик, вслепую напомадила губы, гордо подняла грудь и решительно шагнула за дверь.

Принцесса Лейла была в сильном возбуждении. Впервые в жизни она видела цирковое представление. Конечно, с её высокого этажа фигурки акробатов выглядели крошечными, но Джит раздобыл ей полевой бинокль с многократным увеличением. Через него Лейла могла разглядеть не только мускулы на груди жонглёров, но и накладные ресницы у гуттаперчевой гимнастки, сложившей своё змеиное тело практически втрое. Все это было так необычно, так красиво и так… развратно. Молодые люди в обтягивающих пах леггинсах, девушки, расставляющие в воздухе ноги под сто восемьдесят градусов. Будь рядом кто-нибудь из братьев, они ни за что бы не позволили ей смотреть на это. Но братьев рядом не было, а Джит её не выдаст. Он и сам пристроился рядом, и она иногда передавала ему бинокль.

Клоуны ей не понравились. Какие-то морщинистые старики в растрёпанных париках с красными носами дурашливо пищали, махали руками и наступали друг другу на гигантские ботинки. Лейле стало их как-то жалко. Бедные старики, наверное, нищие, что же ещё может заставить людей в таком почтенном возрасте выставлять себя на посмешище. Реприза длилась довольно долго, и Лейла стала рассматривать лица публики: неужели им это вправду нравится? Публика от души хохотала, кричала и хлопала в ладоши. Странные, дикие люди. Лучше бы дали старикам милостыню и отвели отдыхать. Может быть, клоуны этого и ждут? А зрители хотят сначала потешиться над ними? Лейла спросила у Джита, нет ли у него местных денег. Денег у Джига не было, у неё самой – тоже. Тогда Лейла распорядилась, чтобы Маха принесла ей пару золотых серёжек без камней, передала их Джиту и велела спуститься и отдать по одной каждому из клоунов. Джиг отправился выполнять поручение. А Лейла продолжила изучение публики. Это было непривычное зрелище. Женщины и мужчины, молодые и старые, стройные и не очень, стояли тесно друг к другу внизу и на балконах, ничуть не смущаясь соседства другого пола. У женщин были открыты не только лица, но и волосы, и шеи, и руки, и даже плечи. Среди них встречались красавицы, но были и такие, для которых никаб был бы спасением. «Ах, какому мужчине может быть приятно, чтобы люди видели, какая у него страшная жена, – подумала Лейла. – Или дочка. Мало шансов выдать замуж. Ведь все вокруг знают о её недостатках. И все потом будут говорить о женихе, что он жадный, или бедный, или неразборчивый, раз женился на ней. Как, наверное, тяжело здесь жить некрасивым». Мужчины тоже были разные, много лысых. Некоторые зачёсывали на лысину остатки волос, но лысина просвечивала сквозь жиденькие пряди и блестела в свете ярких ламп. «Ла-ла-ла, как противно, – подумала Лейла. – Хорошо, что наши мужчины носят на голове куфию». Самое жалкое зрелище, это когда у мужчины не только лысина, но и пузатый живот, виднеющийся в щелях между напрягшимися от натуги рубашечными пуговицами.