– Что? – прогремела Этта. Ее время оказалось ненастоящим – ее будущее определял какой-то старик?

– Это либо согласованные усилия нескольких путешественников, либо невероятная удача, помогающая обнаружить стержневой момент на временной шкале. Такие события, как войны, сложнее, поскольку в них множество действующих элементов, это как пытаться сдержать приливную волну, но все равно возможно. Гораздо легче изменить городской пейзаж, создать или разрушить компанию, поддержать и пролоббировать законы, удовлетворяющие интересам нашего дела. Дедушка, возможно, вызвал несколько обрушений фондового рынка, разоряя другие семьи, и это могло перерасти в нечто более, ну, историческое.

Историческое? Что у них считается «историческим»? Великая депрессия?

– Опять же подобное больше не практикуется, – продолжила София. – Мы защищаем нашу временную шкалу.

«Ты хотела сказать, свои богатство и власть», – подумала Этта. Она оказалась права – эта семья отличалась безжалостностью, девушка, как никогда, чувствовала благодарность судьбе, что не имеет с ними ни капли общей крови.

– Что произойдет, если будущее изменится? – Этта наклонилась вперед, уперев руки в колени.

София вздохнула:

– Расскажи мне о путешествиях в твою эпоху. Каково это – лететь на самолете?

С трудом сдерживаясь, Этта рассказала, а потом ждала ответа, неловко ерзая на жестком стуле. Глядя в потолок, София сложила руки на животе.

– Если кто-то изменит прошлое и последствия окажутся достаточно велики, чтобы изменить шкалу времени, это не уничтожит тебя – путешественника за пределы эпохи. Ты уцелеешь. Однако это уничтожит знакомый тебе мир. Ты можешь вернуться и не узнать свой родной мир: не узнаешь знакомых, не найдешь свой дом и тому подобное. Станешь беженцем, лишенным своего естественного времени. Так возникает момент, когда временная шкала сменяется новой, мы называем его складкой. Время попытается исправить и заново отстроить себя, вытолкнув тебя, путешественника из той эры, где ты находишься, в последний год, общий для старой и новой временных шкал.

Вполне логично, что она не будет стерта из истории, совершив ошибку. Подобное удаление стерло бы ошибку, вызвавшую это, делая невозможным какое-либо изменение. Но то, что описала София, казалось пугающим. Она могла вернуться во время, когда никто: ни Элис, ни Пирс, никто – ее бы не знал. И лишиться всего, чего она достигла со скрипкой, имени, которое ей с таким трудом удалось заработать.

– Ты что-то задумала? – поинтересовалась София. – Вижу по лицу: сначала боялась, а теперь исходишь любопытством.

– Не имеет значения, чем я исхожу, – заявила Этта. – Я собираюсь домой.

– Ты не можешь вернуться, пока дедушка не разрешит, а он не потребовал бы твоего присутствия, не будь у него веской причины. Хотелось бы мне ее знать.

Этта с усилием расслабила плечи:

– Мне тоже.

– Расшнуруй меня, – сказала София. – Хочу отдохнуть.

Но игра еще не окончена. А ее последний вопрос… Этта провела большую часть жизни, перебирая критические анализы и оценки своей игры, поэтому не сомневалась в своих способностях отличать правду от преувеличения, пристрастия или лжи. То, что сказала София, – правда, но не вся.

– Что, не хочешь вернуть должок? – фыркнула София. – Так и знала, что надо брать с собой горничную.

Этта заставила себя встать, когда корабль снова качнуло. София снова позеленела, а шустрые пальцы Этты забегали по линии крошечных пуговиц.

Ткань – какой-то дамаск – оказалась теплой и влажной от пота; корсет потяжелел от него, сорочка стала полупрозрачной и кисло попахивала. Несмотря ни на что, щемящее сочувствие заставило Этту повернуться и вытащить свежую из ближайшего сундука. За мгновение до того, как она отвела взгляд, Этта увидела глубокие покрасневшие вмятины, оставленные корсетом на коже девушки. Скользнув в свежие одежды, София издала тихий вздох облегчения. Если они в чем и были заодно, то в том, что эту эру было трудно назвать звездной для женщин.

– Как в этом двигаться? – поинтересовалась Этта, водружая корсеты на стол.

– Женщинам не полагалось много двигаться, – ответила София, добавив: – Хотя и не всем. Уверена, крестьянки этой эры рады поддержке, горбатясь, убирая дома или делая, что там крестьянкам положено делать. Вертятся как белки в колесе.

Этта потерла лоб, не зная, с чего начать.

– Пока ты играешь роль обоев, – продолжила София. – Декорации. Вот доберемся до Нью-Йорка, и тогда дедушка попросит у тебя… что он там хочет попросить.

Этта отпрянула от одной только мысли. Будь здесь мама, одно это слово вызвало бы такой поток красноречия, от которого уши пошли бы волдырями, а сердца выгорели бы по всему океану. Обои. Декорация. Вся ее жизнь и личность обратились в ничто.

– Я этого не принимаю, – заявила Этта. – Я не вещь. И ты, кстати, тоже.

Выражение лица Софии изменилось: обмякшие от изнеможения черты оживились острым интересом.

– Ты, знаешь ли, избалована. Ты и ваше голосование, образование, независимость… сколько всего вам досталось даром!

Этта ощетинилась, чего София явно и добивалась. Как и любая девушка, она все еще чувствовала отголоски ранних эпох угнетения. Ее воспитывала мать, боровшаяся за право получать зарплату, которую заслуживала, за равный доступ к образованию, за возможность путешествовать по собственному выбору. То, о чем ее просили – подыграть чьей-то игре, – заставило кровь пульсировать в жилах. Она уже напялила этот чертов корсет. Разве этого недостаточно?

– Зачем ты остаешься здесь, если можно отправиться в какое угодно время? – осведомилась Этта. – Ты можешь отправиться со мной – я имею в виду обратно в будущее. Или вернуться в прошлое и попытаться изменить законы…

София усмехнулась:

– У меня нет выбора. Все путешественники должны отправляться из того года, в котором на сегодня расположилась наша семья. Дедушка выбирает – мы подчиняемся. Независимо от того, где и когда мы родились, мы все встречаемся там. Все предлагаем свои услуги главе семьи. Играем роли, которые требует от нас каждая эпоха, и не вмешиваемся в законодательство и общество. По крайней мере, больше не вмешиваемся.

Как удобно думать, будто всего лишь играешь роль! Будто все они играют роли, а жизнь – грандиозный спектакль? Как легко умыть руки, сняв с себя ответственность за исправление ошибок, и бездействовать, взирая на войны и угнетение! Свое будущее, жизнь, какой она ее знала, Этте хотелось бы сберечь, но сидеть сложа руки, обладая такой силой, было бы неуютно, возмутительно.

– В чем тогда цель путешествий? – требовательно поинтересовалась Этта, раздраженная всеми этими недоответами. – Если вы не пробуете ничего исправить, сделать мир лучше, тогда зачем?

– Служить дедушкиной воле, – с усталым видом ответила София. – Защищать интересы семьи. Изучать, что предлагает эпоха, и наслаждаться этим.