Чудненько. Обладать наиошеломительнейшей силой в мире, чтобы набивать карманы и ходить на экскурсии!

– И все? – прошипела Этта. – Серьезно?

– Мы защищаем нашу временную шкалу от нападения врагов семьи – остатков других трех семей-путешественников, отказавшихся влиться в нашу.

– У тебя, знаешь ли, есть выбор, – через мгновение заявила Этта. – Всегда. Ты знаешь проход в мое время. Ты можешь уйти. Но не уходишь. Так что на самом деле удерживает тебя здесь, кроме преданности и страха?

– Ты назвала меня трусихой? – ледяным тоном переспросила София.

Девушка тоже обладает этой силой. Так что же держит ее в узде, удивилась Этта, когда она явно хотела большего, чем предлагала ей семья?

– Я считаю тебя умной. Ты хочешь чего-то лучшего. Так возьми жизнь в свои руки – и вперед!

А заодно возьми меня с собой обратно. Этта снова сплела руки на коленях, наблюдая за изменением выражения лица Софии; это была не совсем манипуляция, скорее – предложение сотрудничества. Убеди она Софию, что та заслуживает большего, чем могло дать прошлое, девушка отвела бы ее обратно к проходу. Вместе они бы придумали, как сбежать с корабля. Этта была почти уверена, что с толикой изобретательной лжи с обеих сторон мама охотно поможет «новой подруге» дочери встать на ноги.

Закрыв глаза, София покачала головой, а когда снова открыла, Этта почувствовала в них жар ярости.

– Хватит сотрясать воздух, – прошипела София. – Наша жизнь требует упорядоченности. Так велят правила и закон смешивания, чтобы гарантировать наше выживание. Ты не понимаешь, Этта. Сейчас живет менее сотни путешественников. Мы и так вымираем, без риска попасть в плен или погибнуть в беспощадную эпоху. Мы подчиняемся нормам эпохи, как бы они нас ни возмущали.

– Утешайся, если это тебе помогает, – бросила Этта.

София закатила глаза:

– Можешь вообразить, что на нас обрушится, если «правильные» люди найдут способ принудить нас им служить?

Этте не потребовалось напрягать воображение – достаточно было увидеть отблеск ужаса на лице девушки.

– Мы защищаем себя, играя роли, соответствующие времени, в котором находимся.

– Что ты имеешь в виду? – уточнила Этта.

– То и имею… будущее, каким ты его знаешь. Прежде чем дедушка объединил семьи, они постоянно пытались нарушить естественные временные шкалы друг друга. Не было никакой стабильности. Теперь есть. Так что цепляйся за свои права, убеждения, будущее, но знай: ничто из этого здесь не поможет. Тебе не приходилось выживать, как поколениям женщин до тебя. Ты не знаешь ничего о крошечном оружии, которое мы вынуждены использовать, чтобы получить хоть какие-то знания и власть.

Разрозненные обрывки жизни Софии начали складываться у Этты в голове. Сквозь их беспорядочное мельтешение проступал жесткий хребет, скреплявший бурю, клокочущую неимоверной злобой и коварством.

«Крошечное оружие» Софии заключалось в поиске уязвимых мест людей, обнажении их страхов и желаний, пока те не открывались, словно натянутые нервы. Что за жизнь семья предложила Софии, что она так отчаянно нуждалась в большем, вынужденная оттачивать это умение?

Голос Софии становился грубее, чем дольше она говорила.

– Теперь, когда наша игра подходит к концу, позволь мне сказать без обиняков. Общество одинаково, независимо от эпохи. Существуют правила и нормы, на первый взгляд бессмысленные. Отвратительная замысловатая шарада: заигрывание пополам с кажущейся наивностью. В понимании мужчин, мы обладаем разумом ребенка. Поэтому ты не должна смотреть в глаза ни одному мужчине на корабле. Есть ты должна медленно, тщательно и мало; и если в каюте меня нет, ты должна находиться в ней одна. Покидать каюту можешь только в моем сопровождении. И сделай нам обеим одолжение: притворяйся немой, пока тебе не задали прямого вопроса и рядом не оказалось меня, чтобы на него ответить. И ни при каких обстоятельствах не разговаривай и не сговаривайся с Картером, можешь использовать его только как нашего слугу.

Гнев быстро и горячо разнесся по венам; Этта устала, что София ведет себя так, будто любая другая живая душа должна перед нею пресмыкаться.

– Николас нам не слуга.

Приподнявшись на локтях, София переспросила:

– Николас?

Этта поняла свою ошибку слишком поздно; даже она знала, что в те времена не подобало обращаться к кому-либо по имени, за исключением близких друзей и родственников, и уж особенно к людям противоположного пола.

– Мистер Картер, – исправилась она. – Ты знаешь, что я имею в виду. Не смей относиться к нему, как…

– За собой следи, – отрезала София. – Я знаю, что ты думаешь, какие выводы делаешь, но знай: мое недоверие носит личный характер. Я видела гнилые грани его души и знаю, какая он лживая свинья. – В ее голосе не было ни насмешки, ни лукавства. – Держись от него подальше.

Этта поднялась, собрав мокрую одежду, чтобы скрыть, как дрожат ее руки.

Я не ошибаюсь… Нет. Лучше она поставит на человека, прыгнувшего в океан ради ее спасения, чем на ту, кто против воли запер ее в прошлом. Какой бы век ни был на дворе.

– В отличие от тебя, – заявила Этта, подойдя к двери, – я принимаю решения сама.

Но когда, поддавшись искушению, она обернулась через плечо, чтобы удостовериться, что ее слова достигли цели, София уже откинулась на спину, закрыв глаза.

– Давай, – бросила София, когда скрипучая дверь отворилась. – Попробуй.

Этта шагнула в коридор, закрыв за собой дверь. Прислонившись к ней, она стала искать музыку в шуме ремонта над головой и в голосах, плывущих вверх из-под ног. Мелодия работы, песнь прилежания и мастерства. Ноты плыли, заливаясь в уши, подлаживаясь к темпу и тональности…

Хватит, подумала она; пальцы натягивали ткань на руках.

Ветерок ворвался через открытый люк и погладил ее на бегу, спеша к полубаку на носу корабля. Парусиновую завесу сняли, и она смогла разглядеть гамаки и небольшой пятачок, где сидело несколько мужчин, выскабливая металлические тарелки. Один обернулся, вся левая сторона его лица была замотана пропитанной кровью повязкой. Девушка повернулась к двери соседней каюты, намереваясь побыть одной.

И кто тут трус?

Она раскинула влажное платье и корсет на койке, чтобы высушить их окончательно. Отчистила тонкую корку серебристой соли, въевшуюся в задубевшую ткань, потом обратила внимание на сюртук Николаса.

Мистера Картера.

Что-то в ней надломилось. Почему она сидит здесь – потому что София велела? Она может подняться на палубу, если захочет. Может убежать от запаха рвоты, тесных границ каюты, насладиться свежим морским воздухом, посмотреть вдаль. Она может сделать свой собственный выбор, что бы там София ни говорила.