– Спокойно, я видел. Понимаю и сочувствую. Вряд ли ты сейчас можешь считаться адекватной. Кстати, если захочешь что-то продать, скажи мне. У меня есть человек. И оценить сумеет, и не обманет.

– Да кто ж такое продает, Сережа?

– Я на всякий случай. Вдруг тебе надоест горшки выносить.

– Да я, чтобы эту красоту сохранить, буду их выносить с еще большим энтузиазмом.

– Между прочим, в этой шкатулке и тачка, и приличная квартира лежат.

– Водить я не умею, а квартира моя мне очень нравится. Нам нравится. Нашей собачьей семье.

– С тобой о материальных ценностях говорить – пустое занятие. Ты их любишь, но абсолютно не в том порядке. Ладно. Давай пока о другом. Я тебе говорил, что Наташку твою посадить могут? Она любовнику матери зад обварила.

– Галиному? Нет, мне никто не говорил. И как этого избежать?

– Этот гад требует с них двадцать штук. Рублей, к счастью.

– Ну я не знаю, сколько стоит зад, но мне кажется, цена нормальная. Когда можно поехать к твоему человеку?

– Да ты что? Ради этого?

– Нет, мне, конечно, нужны какие-то деньги. Ну и на Наташку останется. Там есть вещи, которые я бы не носила. А Наташка… Знаешь, она после детдома вшивая была, запаршивленная и ласковая страшно. Точно как выброшенный котенок… А сейчас Галя говорит, у нее одно достоинство: нет вшей. А я ее люблю. Галя тоже, конечно, но она все же надеялась вырастить из нее Наташу Ростову.

– Под присягой скажу: ей это не удалось. Шалава. Но, честно говоря, мне ее тоже жалко. А теперь, Динуль, соберись. Я о деле. Меня просили с тобой поговорить Голдовский и Стражников.

* * *

Аркадий Орлов с миной участливого интереса слушал нового пациента. На самом деле суть повествования он уже давно схватил и сейчас размышлял, что на самом деле нужно этому типу. Говорит, что обо мне услышал в «Останкино», в Светкином отделе. Надо же: она до сих пор делает мне рекламу. Но этот хмырь явно п…дит о своей противоестественной страсти к родному брату.

Во-первых, он кто угодно, только не голубой, во-вторых, его братья сейчас в лесу воют на луну.

– Извините, – вежливо прервал он монолог Блондина. – Вы случайно не сидели?

– А что, так заметно? – ухмыльнулся тот.

– Нет, конечно. В принципе незаметно. Но я психиатр. Знаете, профессиональные тонкости.

– Думаете, в этом дело? – охотно ухватился Блондин. – Но я не опущенный.

«Да уж. Возвышенный ты», – подумал Аркадий, которому уже надоела вся эта бодяга.

– Знаете, у меня время ограничено. И оплата почасовая. Нам обоим было бы удобнее перейти к выработке стратегии, методов лечения. Как вы относитесь к гипнозу?

– Я, доктор, в эти штучки не верю.

– Напрасно. Незаменимый способ очистки подсознания. А как вы относитесь к тому, чтобы обратиться к другому специалисту? Мне не кажется, что между нами возникло доверие. Для успеха врачу необходимо, чтоб в его штучки верили.

– Точно? – нагло спросил Блондин.

– Мы работали сорок пять минут, – проигнорировал вопрос Аркадий. – Сейчас я дам вам листочек с расценками.

Аркадий наклонился над письменным столом, покрытым стеклом, стал рыться в бумагах, наблюдая тем временем за отражением пациента в застекленной картине, висящей у стола. Когда Блондин отразился в стекле стола, Аркадий молниеносно повернулся, ловко схватил занесенную над своей головой руку с зажатой гантелей и полоснул его скальпелем по груди. Тот рванулся, но впервые в жизни почувствовал, что противник сильнее его. В кабинете уже мигала лампочка сигнализации, кнопку которой успел нажать Аркадий. Блондину удалось дотащить вцепившегося мертвой хваткой Аркадия до двери, ударить его головой в лицо и лишь затем вырваться и выскочить из кабинета, сбив с ног в коридоре бегущего охранника.

– Будем звонить в милицию? – спросил влетевший в кабинет охранник.

– Не будем, – сказал Аркадий. – Это псих. Он и без нас сейчас попадется. Ты иди.

Оставшись один, он умылся, приложил мокрое, холодное полотенце к разбитому носу и задумался. «Это не псих. Кто его прислал? Князев? Виктория? Светка? Нечего гадать. Нужно исключать». Он открыл сейф, где держал сильнодействующие препараты и сунул один пузырек себе в карман.

* * *

Алиса Голдовская шла по коридору частной хирургической клиники вслед за санитаркой, которая несла в ее палату чистое постельное белье. Алису не пугали врачи. Они ей честно сказали, что удаление меланомы на спине, возможно, только разведка. Не исключено, что опухоль распространилась дальше кожного покрова. «А что дальше? – путано думала она. – Позвоночник? Легкие? Господи, помоги мне. Спаси хотя бы от сильной боли».

Расписной самовар кипел уже не первый час. Филипп Нуаре пил чай с клубничным вареньем. Сергей Кольцов все больше водку. На столе лежали свежая плетенка, помидоры и огурцы. Поскольку уборщица придет только утром, Филипп старался посуду не пачкать.

– Я в растерянности, Серж. – Филипп капнул водку к себе в чай. – Моя задача – помогать Дине выйти из ее проблем, а не следовать за ней в криминальные истории. Как это так? Тысячи сиделок ухаживают за больными, и только в нашем случае больную пытаются убить?

– Это ошибочное мнение, Фил, будто те больные, которых мы не знаем, либо выздоравливают, либо тихо угасают своей смертью. Не стану называть точных цифр, я официальной статистики не знаю, да и нет ее на этот счет. Но скажу тебе как бывший следователь Генпрокуратуры: у нас убивают больных, стариков и детей, возможно, чаще, чем в других странах. Я мог бы рассказать тебе случаи, от которых твое французское сердце кровью бы облилось. Да, собственно, возьми любую газету, почитай хронику происшествий: дочь задушила мать за квартиру, мать по пьяни выбросила ребенка с десятого этажа, муж расчленил жену и разбросал по помойкам вокруг своего же дома! Да что там! Я недавно просто обалдел: статья на полосу с фотографиями: семнадцатилетний внук изнасиловал семидесятилетнего деда.

– Мой бог, Серж! В любой стране есть безобразные преступления, но за каждым из них следует большой показательный процесс. Если общественность знает…

– Если хочет знать, старик. А если не хочет, то кто и ради кого станет затевать процесс? Кто заплатит адвокату за старика, ребенка, бедную женщину?

– Но правосудие не может определять только денежный фактор.

– Боюсь, что может. В отдельно взятой стране в отдельно взятый период.

– Да, это марксизм. Бисмарк говорил: «От этого бухгалтера Европа еще наплачется». Но Европа – опытная старушка, а Россия…

– А Россия – мать моя, родина. За что мы с тобой, Фил, сейчас и выпьем.

– Мы, конечно, выпьем, хотя нужно за нее как раз не пить.

– Ладно. Клиника у нас теперь охраняется. Дело Тамары постараемся выиграть. Центр по защите гражданских прав, может, создадим. А Динка?.. Может, скажем ей как есть? Надоело дурить человека.