Овражек кончился, и мы вылетели снова на открытое место. Стреляли на ходу, не жалея снарядов. Танк ротного задымил. Нам болванка ударила вскользь по борту, но мы все же успели разбить одну пушку. Расчет другого орудия занервничал. Я вырвался вперед. Видел, что фрицы загоняют в казенник очередной снаряд. Понял, что из пушки выстрелить не успею да и не попаду на скорости. Ударил длинными очередями из пулемета. Стрелял из курсового «ДТ» Степа Пичугин. Не знаю, много ли толку было от нашей стрельбы, но главную роль сыграл Иван Федотович Иванов.

По техническим данным, у «тридцатьчетверки» максимальная скорость 54 километра в час. Думаю, что по просохшей вершине холма, вдавив педали до упора, Федотыч разогнал машину до шестидесяти. Оставшиеся метров сто мы пролетели за шесть-семь секунд. Редкий артиллерист выдержит подобное напряжение, когда остаются считаные секунды, а на тебя несутся три бронированные машины с озлобленными, не щадящими себя азиатами.

— Бляди, мать вашу в гробину! — орал Федотыч, и орал весь экипаж, гася страх перед снарядом, который на таком расстоянии проломит броню насквозь и превратит нас в трупы.

С этим воем и уже замолкшими пулеметами мы смяли, сплющили пушку с ее трехметровым смертоносным стволом, двойным щитом и снарядами новой конструкции. Окоп вырыть фрицы не успели, расчет разбегался по ровному полю. Федотыч догнал одного, второго немца. Знакомые тяжелые удары, как по мешку с требухой. Еще двоих расстреляли из танка ротного. В стороне разворачивались два грузовика. В один попал то ли мой снаряд, то ли чей-то другой. Автомашина развалилась.

Таранец, высунувшись из люка, кричал, показывая знаками прекратить огонь. Второй грузовик он прострочил по шинам. Я с запозданием понял, что ротный рассчитывает на горючее, если грузовик, конечно, дизельный. Леня Кибалка сменил диск и стрелял по убегающим артиллеристам. Сумел достать только одного, а остальные, человек пять, ныряя среди кустов, исчезли за холмом. Остановились. Оказалось, что нам не слишком везло. Снаряд ударил в танк Черныша, видимо, когда он спускался в промоину. Удар получился мощный. Пробило насквозь основание командирской башенки и наискось продырявило заднюю стенку башни.

Убило командира танка и заряжающего. Хотя машина из строя не вышла. Заклинило лишь левый люк, но мы его поддели ломом, когда вытаскивали тела. В машину Таранца попало не менее трех снарядов, повредило двигатель, пробило колесо и маслопровод. Я поглядел на тела погибших. Все же есть на свете предчувствие смерти! Ребята ее предчувствовали и не хотели прорываться на танках. Смотреть на них было жутко. Немецкая болванка исковеркала тела, особенно головы и руки. Старший лейтенант пересел в танк Черныша. Спешно перекидывали снаряды, сливали горючее, собирали оружие, патроны. Из грузовика успели выкачать ведер семь солярки. Рядом уже взрывались снаряды, и мы спешно подожгли подбитый танк ротного, немецкий грузовик и погнали по степи.

Плутали до вечера. Куда ни свернем, натыкались на немцев. Успевали повернуть, прежде чем нас замечали. Выручало то, что погода испортилась, повисла мокрая пелена, пошел мелкий дождь. Вскоре машина покойного старшего сержанта Черныша стала барахлить. Видно, сильный удар по башне и рикошет по крышке трансмиссии даром не прошел. Перевалили через узкоколейку и груды щебня, въехали в разрушенный вдрызг кирпичный завод. При въезде лежали несколько трупов наших бойцов, смятая в лепешку полуторка, еще какие-то железяки.

Танки мы загнали в приземистое здание, вернее, его остатки. Крыша сползла и закрывала вход. Наши «тридцатьчетверки» едва протиснулись. Несмотря на усталость, Таранец приказал завалить вход разным хламом. Перетащили кусок крыши, набросали кучу битого кирпича. Таранец выставил двойной пост. Одного человека и ему, и мне показалось мало. Кругом немцы. Хотя бы с двух сторон охрана будет. Если не заснут.

— Мужики, вздумаете спать, без зубов проснетесь! — предупредил ротный, обходя вместе со мной посты.

— Что мы, не понимаем!

— Понимаете или нет, а смотреть в оба. Иначе всех погубите.

Вернулись в цех. Остальные танкисты, мокрые, испачканные глиной, пока маскировали наше убежище, сидели вокруг крошечного костерка. Жадно следили, как Федотыч и Леня Кибалка варят суп из консервов, найденных в машине, делят картошку, оставшуюся от моего похода в село, и немецкие галеты. Последнюю неделю мы сидели на голодном пайке. Все бы сразу смолотили. Когда на еду смотрели, в желудках пекло, как от изжоги.

Но часть консервов и холодную вонючую конину Таранец приказал оставить еще на три раза. Не помню, что мне досталось. Проглотил, не жуя. Отнесли харчи постовым. Они так же жадно проглотили свои порции. Мы с Антоном взобрались на крышу и долго всматривались в темноту. Шуршал мелкий дождь со снегом. Где-то далеко мерцали огоньки. Пустынно, темно и неизвестно, что вокруг…

Утро считается лучшим временем дня. Это мартовское утро совсем не показалось нам хорошим. Меняясь и отстаивая парами на посту по два часа, мы как следует не выспались. Трое контуженых не в счет. Мы их не тревожили. Всем, считая Таранца, который также исполнял обязанности разводящего, досталось по две двухчасовые смены. Хватило, чтобы вымокнуть, а ночью разводить костер не рискнули.

Умер один из «безлошадных» танкистов, механик-водитель из экипажа покойного командира взвода Жени Рогозина. Он и раньше жаловался на боль в голове и груди. Небольшой, худощавый, лет тридцати пяти, механик старался не доставлять лишних хлопот. Больше молчал, баюкал зашибленную опухшую руку. И вдруг умер. На войне так бывает. Распространено мнение, что мы не болели и холод переносили без осложнений. Это не совсем так. Конечно, начальству, обходя строй, хотелось видеть всех орлами. На построениях недовольно косили взглядом в сторону кашляющих, кое-как державшихся на ногах больных и контуженых.

— Веселее, ребята, — говорили нам. — Надо выдюжить.

— Выдюжим, — отвечали мы.

— Вот это нормально. Так держать!

А что может быть нормального, если человек при минусовой температуре ночует неделями в ледяном коробе танка? Прижмемся друг к другу, набросаем вечно сырого тряпья, а ночью без конца просыпаемся. Застуженные почки и мочевые пузыри гонят срочно помочиться. С чего мочиться? Мы в последние дни почти ничего не ели и воды мало пили. Но с застуженным мочевым пузырем жить и воевать можно. У механика, видать, не выдержало сердце. А может, лопнули какие-то сосуды в голове, которую не раз и не два прикладывало ударами о броню.

Похоронили товарища, перекусили, попили кипятку и принялись осматривать машины. И здесь радоваться было нечему. На нашей «тридцатьчетверке» правая гусеница уже два раза ремонтировалась. Федотыч доложил, что в этих местах она держится кое-как и несколько траков сработались окончательно. Нужно не просто штопать, а менять целый кусок гусеницы, не меньше полметра.

— Есть чем заменить? — спросил я.

— А ты сам не видишь? — огрызнулся Федотыч.

Он был злой на ротного и на меня. Вместо того чтобы идти пешком, полезли на танках. Трех человек и одну машину за день потеряли. И два оставшихся танка, после гонки и попаданий немецких снарядов, далеко не уйдут. Двигатель на второй машине после рикошета фрицевской болванки требовал ремонта. Лопнул маслопровод, ночью натекла лужа масла.