Дарий остановился в двадцати шагах от главных ворот и сторожки, где жили Гэри и его бабушка.

В свое время Мэри Уэбб была бабушкиной кухаркой. Из всех обитателей имения Мэри теплее всех относилась к Дарию, она словно старалась заменить ему родную мать. Она давала ему облизывать ложки, когда пекла пироги, заклеивала пластырем ссадины на коленках, утешала, когда умерла его собака. И, как и все в этом доме, Мэри знала его историю и скрывала ее от него.

Когда он узнал правду, ушел из дому и от всех, кто был с ним связан, ни разу не оглянувшись. Он сам так решил. Теперь у него есть жилье и работа. Но кто поручится, что все это останется у Гэри, его друга с детских лет, у Гэри, который делал ему рогатки, который вместе с ним лежал в темноте и караулил барсуков, который учил его водить мотоцикл? Кто поручится, что у Гэри будут работа и дом после того, как продадут особняк?

«Это мои владения»… Слова как будто сами слетели у него с языка. Наташа спросила, давно ли он в последний раз приезжал в свои владения… Почти столько же лет назад, сколько он прожил здесь. Целый век. Целую жизнь. Будь на то его воля, ноги бы его здесь не было. И все же он приехал — из-за нее. Не ради владений, а ради женщины. Он горько улыбнулся. Ирония судьбы!

Он вынул телефон и набрал ей короткое сообщение из двух слов. Когда он снова поднял голову, увидел на пороге своего домика Мэри Уэбб. Она постарела на семнадцать лет и как будто пригнулась к земле…

«Шестнадцать лет».

Сообщение было не подписано, но оно пришло от Дария и могло означать только одно. Она спросила его, давно ли он в последний раз был в Хедли-Чейз. Он не ответил, но вопрос ее запомнил. «Шестнадцать лет…»

Из Интернета она узнала, что Дарий Хедли учился в Королевском колледже искусств, и, приняв во внимание указанные там даты, посчитала, что сейчас ему года тридцать два или тридцать три. Значит, ему было шестнадцать или семнадцать, когда он покинул Хедли-Чейз, задолго до того, как поступил в колледж искусств, и до того, как его дед заболел. Судя по всему, он крупно поссорился с родными. Между ними пролегла такая огромная пропасть, что через нее не перекинешь мост. Неудивительно, что он не хотел позволить ей копаться в темных углах его прошлого, так сказать, будить давно притихших призраков.

Наташа попыталась представить себя в подобной ситуации. Что было бы, если бы тогда она не спряталась в сарае, а сбежала из дому? Куда она могла бы сбежать? Как бы она жила?

Как бы она себя чувствовала, вернувшись домой шестнадцать лет спустя? Чужая женщина, в которой невозможно узнать прежнюю избалованную девочку?

Он не проявлял никакой заинтересованности к Хедли-Чейз, окружающие красоты никак не трогали его до тех пор, пока охранник не велел ему убираться. Он ответил почти рефлекторно. Очень властно. «Это мои владения…»

Она огляделась по сторонам. Дарий жил здесь все детские годы, сформировавшие его характер. Он жил в этом доме. Здесь он сложился как личность, получил силы для того, чтобы жить дальше.

Наташа развернула стол так, чтобы казалось, будто бабушка Дария работала за ним, лишь на секундочку отошла, сфотографировала стол и вид из окна, затем взяла папку и отправилась на поиски комнаты, в которой жил Дарий Хедли. И нашла ее в самом конце коридора второго этажа.

Комната была больше, чем большинство спален в доме, с высоким потолком и огромными окнами, выходящими в парк. Было очень легко угадать, кому принадлежала эта спальня. Здесь жил мальчик.

Ее брат Том был примерно одних с Дарием лет, и над его кроватью висел такой же постер, на полках стояли такие же книги. Впрочем, книгами и плакатами сходство и заканчивалось. Том всегда знал, кем хочет стать, и к семнадцати годам в его комнате появился скелет, а на стенах он развесил медицинские схемы и диаграммы.

Судя по всему, Дарий тоже рано начал задумываться о будущем. Он повесил у себя в комнате огромные, во всю стену, рисунки.

С одного рисунка на нее смотрел улыбающийся ретривер. Он был прорисован так детально, что казалось, будто собака вот-вот спрыгнет с листа и помчится по каким-то своим делам. На рабочем столе лежала папка с акварелями. Дарий рисовал дом издалека, холмы, птиц и зверей, которые населяли поместье. От мольберта, прислоненного к стене, по-прежнему исходил едва уловимый запах льняного масла. Наташа открыла стоящий за ним деревянный ящик и увидела кисти и тюбики с высохшей краской.

Наташа повернулась к шкафу, открыла его, и к горлу подступил ком, когда она увидела одежду мальчика. Сапоги для верховой езды, туфли, старые разношенные кроссовки, сохранившие форму его юношеской ноги, выстроились в ряд под рубашками, школьной формой, пиджаками, костюмом и смокингом — видимо, первым смокингом в чехле из швейной мастерской на Савил-Роу. Похоже, Дарий так ни разу его и не надел.

Какую жизнь он здесь вел? Вне всяких сомнений, неплохую, и все же он ушел, бросив все: одежду, рисунки, привычный образ жизни.

Наташа села на узкую кровать, провела рукой по старому стеганому валлийскому покрывалу, под которым он когда-то спал. Потом скинула туфли и прислонилась к широкой спинке кровати, устраиваясь на его территории, глядя в окно на вид, с которым он вырос. Она пыталась понять, почему он убежал отсюда. Ведь здесь так красиво, так спокойно.

Она глубоко вздохнула. Жизнь в ее семье со стороны тоже могла вызывать зависть, и не без причины. Но она была взрослой, когда покинула родительский дом. Дарий же ушел отсюда подростком.

Она на время отложила размышления на эту тему и, положив папку на колени, стала читать историю Хедли-Чейз, написанную его бабушкой.

Дарий оказался прав: здесь не упоминались какие-либо события огромной важности. И все-таки его бабушка создала оригинальную летопись. К каждому описанному событию она добавляла свой комментарий и иллюстрации. Рождения, свадьбы, смерти. Праздники. Трагедии, изменения, которые затрагивали всех.

— Привет… — сказала она в трубку, одновременно ища носовой платок.

Дарий, меривший шагами гостиную Мэри, пока та собирала сумку, услышал всхлип.

— Наташа, что случилось? Ты поранилась?

— Нет… — Она снова всхлипнула. — Ничего не случилось.

— Ты плачешь.

— Я только что прочитала о вспышке оспы здесь в 1793 году. Оспа унесла жизни семерых детей. Одним из них был трехлетний сын Джошуа Хедли.

— Это случилось больше двухсот лет назад, — напомнил он ей.

— Понимаю, что расчувствовалась не в меру, но… твоя бабушка нарисовала его могилу. Она такая маленькая. Это не просто история, это — произведение искусства. Я нашла рассказы не только о несчастьях, но и о радостях, праздниках. Рисунки твоей бабушки — просто прелесть. Теперь понятно, что у вас это — наследственное, — выпалила она.

Дарий пропустил мимо ушей ее попытку поговорить о бабушке.

— В столовой висит портрет Джошуа.

— Вообще-то сейчас я рассматриваю твои ранние работы. — Наташа отказывалась сдаваться. — Акварели.