— Не знаем, не ведаем…

В какую-то минуту Алексею даже показалось, что таким образом Петухов испытывает его терпение. Авось надоест господину начальнику, и бросит он свое занятие! Но прошел час, потом второй, Алексей, несомненно, устал, но продолжал допрос с не меньшим старанием, чем прежде. Иван с приставом точно пропали куда-то, за окном заметно посветлело, и вскоре петухи возвестили зарю. Только мельник продолжал говорить о чем угодно, но никак не о том, что интересовало сыщиков.

И все-таки злость, которая исчезла в глазах Петухова, подсказала Алексею, что тот перестал бояться. Значит, те вопросы, которые он задавал, его успокоили? Но они были довольно нелицеприятными и, кроме беспокойства, никаких чувств у рядового обывателя, как правило, не вызывали. Получается одно из двух: или мельник и впрямь ничего не знает, или Алексей не сумел задать тот самый вопрос, которого он по-настоящему опасался.

Поляков посмотрел на часы. Четыре утра, совсем скоро рассветет, но Иван и пристав так и не появились: или столь же исправно допрашивали мельничиху и ее дурковатого отпрыска, или до сих пор не закончили обыск. По правде, Алексей с большим желанием осматривал бы сейчас мельницу и подворье, чем пытался разговорить туповатого хозяина.

— Ты, милейший, за дурака меня держишь? — наконец не сдержался он, когда Петухов на его очередной вопрос:

«Почему работники недолго задерживаются на мельнице?» — вновь заканючил свое: «Того не знаем, не ведаем». — Как не знаешь, если сам их нанимаешь, а после рассчитываешь? Кстати, Петр Евдокимыч, поясни: каким образом ты с ними расплачиваешься ?

Лицо мельника вмиг утратило туповатое выражение, маленькие глазки уставились на сыщика:

— Знамо дело, как договаривались, так и расплачивались!

— А как все-таки договаривались? — Алексей чувствовал, что теряет остатки терпения. — Ты можешь ответить без виляния или нет?

— А что тут вилять? — пожал плечами мельник и отвел взгляд. — С каждым по-разному. Кому муки отваливал, кому — картопли, а кто и подсвинка брал. Мы ведь, помимо мельницы, свиней держим, да курей еще, да уток, да гусей.

Бывало, утками платил. То разве невыгодно? И мясо тебе, и перо.

— А почему не деньгами?

— Потому что мигом пропьют, свиное отродье! В первом же шинке оставят! — вскинулся вдруг мельник. — А подсвинка или гуся еще продать надо, хотя бывало, — он с досадой махнул рукой, — их даже до шинка не доносили. А вы говорите — работники! Не до работы им, так и смотрят, что плохо лежит! Так и тянут, так и тянут! На пропой все уходит, чтоб им лопнуть!

— Выходит, ты с пьянством борешься? — удивился Алексей. — А сам вроде потребляешь, и изрядно?

— Если потребляю, то в меру, и головы своей не теряю! — насупился Петухов. — Ежели не знаете, я эту мельницу, почитай, на пепелище поднял. И барыш теперь неплохой имею, потому как не злоупотребляю и пьянчуг всяких и жуликов не привечаю. Поэтому какой мне резон девку в собственном пруду топить? Да и не нашего поля она ягода! Такие у нас отродясь не водились! Не видно разве, что из городских мамзелей!

— Видно, видно, — согласился Алексей, — и все же давай проясним до конца: по какой причине работники слишком часто у тебя менялись? Выгонял или сами уходили?

— И так и так бывало, — неохотно пояснил мельник. — Как сворует что, так сразу в шею, и тех, бывалочи, гнал, кому мало оплаты казалось. Лодыри да байбаки, какой с них спрос?

— Ас соседних мельниц так же часто работники бегут? — поинтересовался Алексей.

— А про то вы у них спрошайте! — огрызнулся Петухов— Мне до их делов, знаете… — махнул он рукой. — Свои бы расхлебать.

— Но у тебя. Петухов, огромное хозяйство. Сам говоришь, свиньи, птица… Да и на мельнице дел невпроворот. Как управляешься один?

— Так то ж на мельнице, — пожал плечами хозяин. — А с птицей да скотиной женины сродственники помогают. Оне все на меня работают. Только с мельницы я, окромя Гришки, всех убрал. Тоска их заедает, что они таперича тут не хозяева…

— Постой, так мельница раньше твоей жене принадлежала? — изумился Алексей.

— Не ей, — поправил его Петухов, — а папаше ейному.

Я ж сказал, что из пепелища ее поднял. Нажрался папаня самогону да спалил меленку. Я у него в батраках ходил, старательный был, молодой. Акулину, слышь-ка, никто за себя брать не хотел. Она на один глаз косая да парня в девках прижила, а мне какая беда, взял за себя, да и стал мало-помалу мельницу отстраивать. Батя ейный в дела не лез, братовья того чище, только водку хлестали. Пришлось хозяйство в свои руки брать, чтоб не пустили по ветру.

— Понятно, — покачал головой Алексей. — Смотрю, делишки ты мастерски обстряпал: и хозяйство прибрал, и почти дармовых работников заполучил. Что же на мельницу их не пускаешь? Боишься, что снова спалят?

— Боюсь, она мне кровью и потом досталась. — Он показал Алексею ладони, все в шрамах, рубцах и мозолях. — Кожа, бывалочи, лопалась, лоскутами висела. И все, что здесь имеется, я своим горбом заработал. И никому не отдам, зубами грызть буду, когтями рвать, но не отдам!

— Никто у тебя мельницу отбирать не собирается. И ты меня почти убедил, что к убийству женщины не причастен.

Но, вполне возможно, кто-то из твоих бывших работников, или родственников, или приятелей имеет к этому отношение.

Вспомни-ка, бывал кто на мельнице в последнее время из посторонних? Может, гости из города приезжали с дамами? Или скажешь, никто тебя здесь не навещает? И сам в город или в Залетаево тоже не ездишь?

— Пошто не езжу? Обязательно езжу, иначе дела не делаются. Но приятелей не имею, по гостям сам не раскатываю и никого у себя не привечаю. Баловство это. Пустая трата денег и времени.

— Ну и скользкий же ты, братец! — не выдержал и рассердился Алексей. — Не пойму, ты что, слишком хитрым себя считаешь, думаешь обвести меня вокруг пальца? Так даже не пытайся! Будем сидеть здесь до тех пор, пока ты не расскажешь мне все, что требуется!

— А что вам требуется? Я, почитай, все, что знал, рассказал.

— Хорошо. Теперь назови мне тех, кого недавно нанимал.

Последний работник, говорят, больше полугода у тебя держался. Видно, угодил чем-то?

Хозяин, не спросясь, потянулся к бутыли с самогоном, но на полпути рука его замерла и вернулась в исходное положение. Алексей тотчас отметил это. Кажется, наконец он попал в точку.

— Работник как работник, — промямлил мельник. — С осени, вернее, в августе еще появился. Не пил, дело свое сполнял… Что говорить, мало таких встречается, сполнительных, а потом ушел, даже жалованье не спросил.

— Не спросил? — поразился Алексей. — Разве такое бывает?

— Я сам не пойму: с чего он смылся? — пожал плечами Петухов. — Поначалу он готов был за кормежку все работы справлять и в каморке с Гришкой поселился, только потом в сторожку перебрался, что недалеко от бани. От Гришки дух больно тяжелый, до сих пор он под себя ходит, потому и в дом не пускаю, прости меня господи. — Мельник вздохнул и перекрестился на образа. — Думаешь, злыдень какой, затуркал парня! Только посели я его в доме, самому, стало быть, придется в клеть перебираться. Он ведь тихий-тихий, а то вдруг ни с того ни с чего на луну выть принимается или в припадках заходится… — Он печально посмотрел на Алексея. — Жизнь — такая штука. Искупления требует, коли сотворил что поперек божьих устоев.