И тут Олег снова очутился в кухне на Диване. Он сел, помотал головой, приходя в себя. Увиденная картина была такой яркой! Он помнил и запах предгрозового леса, и внезапный после жары холодок, и отца, одетого так, как всегда, когда они ходили по грибы: в клетчатую «ковбойку», старый летный комбинезон и белую тряпичную кепочку…

Как он сказал? «Уж сколько лет ее ищу»? «Обиделась»?

Мамино горе вряд ли можно определить таким маленьким будничным словом - обида. Она все что-то шептала, глядя на портрет с траурной ленточкой… Все разговаривала с отцом, гладя то его фуражку, то старенький свитер. Иногда и упрекала: «Что ты наделал? Почему о нас не подумал?» Да, тогда, перед тем как самолет закрутило в смертельном падении, у отца было время нажать на кнопку катапульты. А он хотел понять, почему же эту модель после стольких доработок все срывает и срывает в штопор. И все докладывал «земле» о своих действиях и реакциях машины. Пока не стало поздно.

Значит, там они с мамой не встретились…

* * *

Когда Олег потихоньку вышел из спальни, Лана облегченно вздохнула, повертелась с боку на бок и встала с постели. Подошла к окну, слегка отодвинула тяжелую штору. Все за окном было укрыто снегом, и крупные снежинки продолжали свой танец в свете фонарей.

Лана опустила штору за спиной. Никогда в жизни ей не хотелось полного уединения, а уж Олег ей вообще не мешал. Сейчас же хотелось быть совсем одной - и думать, думать… Странно: Ее профессиональная обязанность: собирать факты, анализировать их, сортировать и комбинировать - разве это не означает «уметь думать»? Почему же ей кажется, что она делает это сейчас впервые в жизни?

Счастье - эмоциональная категория… Тсс! Не спугни птичку! Голубую, певчую - летает себе, сверкает, поет… Заворожила, загипнотизировала. Ее одну? Ее и Олега? Ее, Олега и детей?

Дети. Ее мальчишки. Зачаты в блаженстве. Родились легко. Росли без проблем: рук-ног не ломали, старшим не дерзили, друг в друге души не чают.

Муж. Ее любит, детей обожает, не пьяница, не дебошир.

Дом. Дом есть, и в доме есть - им хватает.

Она. Жена верная. Мать заботливая. Хозяйка… нормальная хозяйка. В доме чисто, еду всегда готовит вовремя.

И работа у них любимая.

Все есть для счастья. Все - счастье.

Зачем думать о том, что хорошо?

Почему же она сегодня - впервые! - обо всем этом думает? И почему так хочется уединиться?

Лана прислушалась: тишина. Олег не идет. Или ему тоже захотелось уединения? Хорошо это или плохо?

С одной стороны - желание взаимное, значит - хорошо.

С другой стороны - взаимное желание каждого побыть друг без друга. Наверное, плохо? Или нормально?

Скорее всего, нормально, - постаралась успокоить се-бя Лана. Ненормально, что до сих пор у нее такого желания не возникало. А у Олега?

Он часто бывал в командировках. И ничего - переживал разлуки без ущерба для своей психики.

А она? И она - без ущерба. Работалось ей в его отсутствие не хуже, чем в присутствии. Дома были заботы-хлопоты.

Фу! До чего она додумается, в конце концов? Что воля, что неволя - все равно?

Неволя? Никогда, ни в чем Олег ее не неволил. Да что ЙТО с ней?!

Неужели она боится, что Олег и Саша все равно будут?… Но Олег же ясно сказал, чтобы Саша бросил эту тему.

…Ну да, сказать-то он сказал. Но она давно и очень хорошо знает Олега.

Утро все-таки настало и собрало всю семью за столом в просторной кухне. Мужчины уже принялись за традиционную овсяную кашу, но ели хмуро, неохотно. Лана, готовя оладьи к чаю, поглядывала на семейство озабоченно. Ладно - Тимка, у него с овсянкой сложились непростые отношения. В младенчестве ел ее за обе щеки, а когда подрос и попробовал более вкусные вещи - шоколад, мороженое, - начал капризничать. Да еще Платон невзначай против каши сыграл. Как-то ставит перед ним мисочку и говорит голосом дворецкого Берримора из «Собаки Баскервилей»:

- Овсянка, сэр!

И вдруг Тимка ни с того ни с сего начинает рыдать.

- Ты что? - обескураженно спрашивает Платон.

- Я не сыр! - кричит трехлетний тогда Тимка, а слезы так и катятся крупным горохом. - Я не сыр! Сыр воняет! А я нет!

Еле-еле ему тогда объяснили, что такое «сэр» и почему Платоша ему так сказал. Но он все равно долго еще обижался и так же долго не ел овсянку.

Потом Лана нашла хитрый ход - шантажировала младшего сына тем, что он не ценит ее труд. Это действовало.

Сегодня Тимка водил ложкой по каше, подперев голову другой рукой.

- Тимошка! - окликнула его Лана. - Ау! Очнись,

ты где витаешь?

Тимка вздрогнул, поднял на мать серьезные глаза и прошептал, словно доверяя тайну:

- Мамочка, каша сегодня совсем несъедобная…

Платон фыркнул, Олег, не поднимая глаз, быстрее заработал ложкой.

Лана зачерпнула кашу, попробовала: варево было соленым-пресоленым…

- Стойте! - растерянно крикнула Лана. - Сейчас же не есть!

Ее мужчины переглянулись и хором захохотали.

Лана тоже засмеялась, главным образом от облегчения, она-то думала, что Олег ест так мрачно из-за всех этих событий.

- Тоже мне рыцари! - сквозь смех закричала она. - Ох… спасибо хоть младенцу… с его истиной! Это я вместо сахара столовую ложку соли всыпала!

Олег любовался хохочущей женой - и понимал посторонних мужчин, и старых, и средних, и таких, как этот практикант Сергей - желторотых. В его жене было то самое «нечто», которое лучше самой красивой красоты. Лишняя изюминка в булочке… Нет, это не про нее! В ней была… чистота. Попробуй сыщи ее нынче в женщине! Все с какими-нибудь комплексами неполноценности… Потому и тонны краски на лицах, и фитнес-клубы, и вечная погоня за «своим стилем». Бедняги боятся быть собой. А Ланка не боится почему-то…

А он боится. Больше всего на свете боится одного - потерять Лану.

Вчера, когда она прямо заявила, что готова бороться не на его стороне, а с ним самим, если он продолжит «наступать на те же грабли», его единая сущность резко разделилась на две. Одна, которая была Олег-журналист, опешила и возмутилась: «Предательница!» Другая, которая была Олег-отец, возмущенно согласилась: «Как ты можешь думать обо мне так плохо?!»

После рассказа Матросова он ощутил гневное бессилие. Ответственность! Еще одна его мука… Хорошо было лезть на рожон, когда он был один. А сейчас он смотрел, как его жена, смеясь, сгребает пересоленную кашу с тарелок в мусорное ведро, ставит перед ними чистые мисочки, достает из шкафчика коробку с хлопьями, а из холодильника - молоко, сыр, еще что-то… Как переглядываются и подмигивают друг другу его сыновья, такие похожие и между собой, и на Ланку, и на него, Олега… Нет, этого он никому не отдаст!