мы не располагаем всеми эпизодами преступной деятельности Тимофеева.

И тогда мы опубликовали в нескольких газетах сообщение об аресте в Москве «Джека-потрошителя» и фотографию Тимофеева. От своего имени я обратился к читателям с просьбой, если кому-то о нем что-то известно, сообщить мне по указанному адресу и телефону.

Я не ошибся.

Первой пришла в прокуратуру Союза гражданка Колоскова, 24 лет.

Она рассказала, что Тимофеев выследил ее 4 июля 1990 года, примерно в 22 часа 30 минут. В тот день она вышла из троллейбуса и направилась к дому. Тимофеев ее догнал и приставил нож к шее. Все произошло в считанные секунды, но Колосковой удалось вывернуться, и она бросилась бежать к троллейбусной остановке, чего напавший явно не ожидал.

Колоскова возвращалась с концерта и была в нарядном платье, с золотыми украшениями, поэтому она решила, что это был обыкновенный грабитель.

У меня на допросе Колоскова припомнила, что ее сосед по дому — Кульков с балкона случайно увидел, как Тимофеев на нее напал. Он бросился ей на помощь, но, выбежав на улицу, уже никого у дома не обнаружил.

Такой свидетель — сущая находка. На другой день ко мне пришла еще одна жертва маньяка. Двадцатишестилетнюю Скворцову Тимофеев пытался затащить в темную подворотню, но неудачно: Скворцова стала звать на помощь какого-то Володю. Тимофеев, испугавшись, бросился бежать, правда, все-таки успел слегка полоснуть ей ножом по животу. Надо сказать, что никакого Володи поблизости не было, просто Скворцова знала, что парень с таким именем по вечерам иногда прогуливал свою собаку.

А через день пришла и очередная жертва. Опять на улице Костякова около 24 часов ночи Тимофеев выследил гражданку Черноусову, 39 лет; приставив к ее груди нож, он попытался оттеснить ее в темноту, но в тот момент вдалеке появились какие-то люди. Это спасло Черноусову. Она отделалась незначительным порезом кисти правой руки.

Было еще два звонка, но эти женщины категорически отказались прийти лично — боялись мести преступника. Уговорить их я не смог.

На очных ставках Тимофеев все отрицал, доходил до ругани, но в конце концов был вынужден кое-что признать. Он выдвинул версию о том, будто на него иногда «находило» и он, потеряв контроль над собой, совершал поступки, о которых позже ничего не помнил. Экспертиза признала Тимофеева вменяемым и полностью ответственным за свои действия. Косвенным доказательством виновности Тимофеева послужило и то, что в Москве, после его ареста, ни одного случая нападений на женщин с целью их изнасилования и убийства больше не было.

Во время слушания дела в Московском городском суде Тимофеев то все отрицал, то умышленно путал.

Показания в суде потерпевших и свидетелей Тимофеев отвергал, говорил, что они сговорились против него по наущению прокуратуры и милиции.

В конечном итоге Тимофеев был признан виновным в совершенных преступлениях и осужден к высшей мере наказания — расстрелу. Однако кассационная инстанция эту меру наказания снизила до 15 лет лишения свободы со строгой изоляцией.

Рискованное решение

В последние годы войны — 1944-1945-й — я пришел на работу в сухумский гарнизон Абхазии, что повлекло выполнение новых функций: надзор за следствием в органах контрразведки и милиции, дача санкций на аресты по их делам и даже выступление в качестве государственного обвинителя во время слушания дел в военном трибунале. Это не снимало с меня обязанности вести уголовные дела на дезертиров, военнослужащих, уличенных в хищениях, злоупотреблении своим служебным положением и в совершении иных воинских преступлений. И хотя в военной прокуратуре Закавказского фронта я был самым молодым военным прокурором, со всеми обязанностями справлялся неплохо. И совершенно не предполагал, что могу потерять все.

Но по порядку. Однажды, ранней весной 1944 года, к нам в военную прокуратуру зашел офицер из местной воинской части и сообщил, что на базаре видел, как муж заведующей нашим военным подсобным хозяйством с автомашины бойко распродавал по спекулятивным ценам свежие помидоры, те самые, что подлежали безвозмездной передаче в столовую Сухумского военторга, где питались эвакуированные семьи находившихся на фронте. Я тут же распорядился, чтобы на городской базар для проверки выехал один из моих следователей.

Торговец помидорами был пойман, как говорится, на месте преступления, а в доме заведующей подсобным хозяйством, по фамилии Кварацхелия, был произведен обыск и обнаружено свыше 20 тысяч рублей, что по тем временам составляло порядочную сумму.

Водитель автомашины показал, что видел, как муж Кварацхелия, вернувшись с базара, передавал ей всю выручку.

Я возбудил уголовное дело и взял Кварацхелия под стражу. Дело казалось простым, и я рассчитывал закончить его быстро.

Но уже в начале следующего рабочего дня мне позвонил прокурор Абхазской республики Алшунба. Надо сказать, что отношения с ним у меня сложились вполне доверительные, по всем вопросам он неизменно меня поддерживал.

Алшунба встретил меня приветливо, но на его лице я уловил какую-то озабоченность.

Когда мы с ним уединились в его кабинете, Алшунба, после ничего не значащих слов, вдруг спросил:

— Это правда, то вы посадили Кварацхелия?

— Совершенно верно, — удивленно подтвердил я.

— Об этом надо было вначале переговорить со мной!

— Соответствующее решение о ней я вполне мог принять и сам, — возразил я.

— Я пригласил вас с единственной целью: уговорить прекратить дело и Кварацхелия немедленно освободить!

Такое предложение меня поразило.

— Чем обязан таким к ней участием? — удивился я.

Алшунба с чувством произнес:

— Эта женщина у нас в Сухуми слишком известна и пользуется всеобщим уважением.

Я рассказал Алшунбе, по какой причине я возбудил уголовное дело.

Алшунба меня выслушал, а затем произнес:

— А вы знаете, что ее муж человек психически больной и вполне мог ее подвести? Она теперь готова все взять на себя, но надолго ли?

Я пообещал проверить эту информацию, и мы расстались.

Оказалось, что Алшунба прав: муж Кварацхелия был ненормальным, но в психиатрической больнице не лечился, на учете в поликлинике не состоял.

В тот же день мне позвонил еще один высокопоставленный работник Наркомата внутренних дел Абхазии генерал-майор Чичуа. То был человек с повышенным самомнением и уверенностью в том, что для окружающих он непререкаемый авторитет. Я с ним общался лишь в интересах службы. При этом всякий раз он пытался разговаривать со мной в покровительственном тоне, как бы подчеркивая свое генеральское превосходство над моим весьма скромным званием капитана юстиции.

На этот раз в голосе Чичуа я уловил совершенно не свойственные ему заискивающие нотки:

— Уважаемый Сергей Михайлович, ты не мог бы сейчас ко мне приехать в управление? Очень прошу тебя это сделать!

Чичуа встретил