Леди так и стояла, глядя пустым равнодушным взглядом на нависшие над Бренхоллом тучи. Шел дождь. А на ее душе всегда было хмуро, и дело было отнюдь не в гнетущем недуге. Точнее, не только в нем. Конечно, лихорадка, бессонница ночью и удушливая дрема днем, странный озноб, настигающий ее всякий раз примерно в полдень, да еще несколько проявлений болезни заставляли ее чувствовать порой, будто она медленно умирает, как от проказы, но то, что творилось у нее в сердце, нельзя было сравнить ни с чем. Она ненавидела этот замок, его мрачные стены, грязный внутренний двор, снующих по коридорам слуг, походящих на тени. Она ненавидела свою башню, куда ее поселил супруг с лживыми словами: «Это все для твоего же блага. Чтобы ты была в покое, родная, и никто не мешал твоему выздоровлению». Когда людям говорят подобные слова, самое время бежать, не оглядываясь, – баронесса это знала, но ничего не могла поделать, и ей пришлось смириться. Ныне она обреталась в этой комнатке, где все уставлено дорогими и красивыми вещами, где множество платьев в сундуках и шкафах, где анхарские ковры и золотые блюда, где вино и фрукты. Даже канарейка в клетке… Хранн Великий, как же она ненавидит эту канарейку с ее неизменным до тошноты репертуаром – интересно, если ей в клювик воткнуть иглу, она запоет хоть немного по-другому? Все здесь было сделано, чтобы создать уют, но тем не менее это была тюрьма, откуда ее редко выпускают. Каземат на вершине башни, куда вход ведет даже не из коридоров донжона, а из внутреннего двора. Теперь это место так и называют: «Башня Баронессы»… Леди Сесилия ненавидела все это. Ненавидела Софи, кричавшую по ночам и бродившую по переходам замка, ненавидела детей, которые, шутя, стучали кочергой в стену – услышит ли их бабушка? Мелкие поганцы, она их превосходно слышала. Она знала многое из того, что родственники предпочли бы скрыть, она знала и такое, от чего многие пришли бы в ужас. Слуга Танкреда Харнет, вечно бормочущий себе под нос о каких-то убийствах. Олаф, угрожающий Конору жестокой расправой, если тот не вернет ему какой-то должок. Сам Конор, выпытывающий у стражников и Сегренальда Луазара пароли, чтобы, без сомнения, их потом продать кому-нибудь. Супруга Конора, Кэтрин, плетью бьющая до крови в чулане кого-то из детей. Сегренальд Луазар, вечно жалующийся и строящий заведомо обреченные на провал планы по освобождению «из плена» Танкреда, при непременном условии собственной печальной гибели, будто в подобном он видел некую романтику, страдалец и тупица. Об остальных и говорить нечего – настолько их чаяния и поступки мелочны и жалки. Благодаря системе дымоходов, которые походили на специально построенные слуховые коридоры и окна, леди Сесилия слышала всех. Всех, кроме него. Лишь Танкред молчал – все всегда происходило у него в голове, которая одновременно представляла собой мрачную кладовку различных тайн, темный закоулок, где он кого-то убивал, дворцовые залы, где он кого-то предавал, и поля сражений, на которых он кого-то с кем-то стравливал…

За спиной раздались звон ключей и скрип двери. Она так и не обернулась.

– Ты только вернулся в Бренхолл, Танкред, – холодно проговорила баронесса, продолжая невидяще глядеть в окно, – но ты видишь, что делает каждое твое появление? Они все боятся тебя, и я… – ее плечи вздрогнули, – тоже тебя боюсь.

– Дети не боятся меня, Сесил, – отпарировал барон. – Они любят меня, а я их.

– Дети еще ничего не понимают, – с болью в голосе сказала женщина, оборачиваясь к нему.

На вид ей можно было дать лет тридцать, не больше. Болезнь, которую баронесса мысленно сравнивала с проказой, в отличие от оной, со временем делала ее все моложе, прекраснее и свежее, но все же оставляла на ней свой мрачный отпечаток: нездоровая бледность лица, слегка зеленоватые сухие губы, черные синяки под глазами, будто она долгое время провела запертой в каком-нибудь темном подземелье, не видя солнца и не ощущая его теплых лучей. Пышное белое платье и белый корсет придавали ей одновременно и величественность королевы, и угрюмость призрака.

– Как ты можешь бояться меня? – Огненный Змей скрестил руки в широких рукавах алой мантии на груди. – Я причинил тебе зло?

– Ты сделал так, что я себя боюсь! Себя! – Баронесса сорвалась на крик, в приступе безумия вонзив вдруг длинные заостренные ногти в свое красивое белоснежное лицо. Танкред равнодушно смотрел, как из тонких порезов медленно катятся багровые капли. Кровь очень походила на людскую, но в то же время она была несколько гуще и темнее. Нет, она уже не была людской. Ни капли людской крови в этом теле. – Это из-за твоих дел меня прокляла та цыганка. Именно ты ей чем-то насолил, и теперь я плачу твой долг! Но почему я?!

Когда-то Танкред действительно что-то не поделил с одним цыганским семейством, и молодая девушка-чайори решила отомстить обидчику: она явилась в замок и напросилась на аудиенцию. Но лишь завидев Огненного Змея, тут же, как безумная, бросилась к нему с ножом. Ее остановили, но она все же успела нечаянно оцарапать супругу барона. С того самого дня странный недуг преследовал бедную женщину. И теперь Танкреду даже не нужен был ключ, чтобы запирать жену в башне – она сама боялась выходить оттуда.

– Я пришел сказать, что ничего страшного не случится, если ты присоединишься к нам за ужином, – сказал барон, глядя, как порезы на глазах затягиваются и сглаживаются. Спустя пару мгновений на бледной коже не осталось и следа того, что она была распорота, лишь восемь тонких багровых дорожек протянулись от слегка выступающих скул к тонкому подбородку и высокой красивой шее. Несколько алых капель впитались в высокий белый воротник ее платья.

– Ты не понимаешь, Тан! Я пытаюсь до тебя достучаться, а ты не слышишь!!! «Ничего страшного не произойдет…» Уже произошло! Я проклята! Мне пятьдесят лет! Пятьдесят! – леди Сесилия бросилась к нему. Почти вплотную придвинулась к его лицу и ткнула себе в щеку указательным пальцем. – Смотри, Тан, мне пятьдесят лет, а я выгляжу моложе Луизы, которой двадцать пять! Моя кожа… моя кровь… они иссушают мою душу! Я не хочу жить! – Леди закрыла лицо ладонями, слезы потекли из глаз. Какое-то время она тихо плакала, но вдруг опустила руки, во влажных фиалково-синих глазах вспыхнули искорки гнева. – Это все ты! Ты! Это все твоя вина… Проклятый…

Он схватил ее за руки, притянул к себе, сжал в крепких объятиях. Сначала она пыталась высвободиться, но спустя пару секунд перестала биться, только плакала, заливая его грудь слезами.

– Ты знаешь, моя дорогая Сесил, за всю историю нашего славного мира было несколько Про́клятых, тех, кто по достоинству заслуживал подобное прозвище, но я – не из них. Мои деяния не столь масштабны. Вот если бы я сровнял Гортен с землей, тогда… Аааа! – барон закончил свою речь криком.

Причиной тому послужило то, что она вдруг крепко схватила его острыми ногтями за грудь, за то место, где должно было быть сердце.

– У тебя нет его, – сказала баронесса мертвенным голосом, спадая на хриплый шепот, – у тебя нет сердца.

Танкреду было очень больно, он чувствовал, как по коже течет кровь, как тонкая шелковая ткань рубахи под мантией пропитывается ею, но он ничего не делал – просто смотрел в глаза жене.