– Я пойду.

– Ты в Москву?

Глупый вопрос. Но Максим всё равно его задал. Со скрытой усмешкой подумал, что хочет оттянуть уход Кристины.

– Да.

– Знаешь, как уехать?

Ещё один глупый вопрос.

– Знаю.

Прощались неловко. Максим не понимал, что лучше сказать и как себя вести. Кристина, кажется, тоже смутилась. В итоге расстались сухо, без лишних слов. Только напоследок обменялись телефонами.

Когда Максим встретил маму, на улице было темно. Помог донести системный блок. Подключил к нему старенькую клавиатуру с давно засорившимися клавишами. Подключил мышку, монитор и принтер. И всё это время думал о Кристине.

Позвонил Диме. Хотел вкратце пересказать ему услышанное. Был бы рад не втягивать его, однако Дима уже сам втянулся – в то самое мгновение, когда настоял на своей поездке в Петербург. Ещё и Аню с собой взял. Максим должен был предупредить их, пока Дима не растрепал об «Особняке». Чем меньше людей знало об этой истории, тем лучше.

Дима на звонок не ответил, что было довольно странно. Он всегда ходил с телефоном. Максим попробовал перезвонить через полчаса, но в ответ по-прежнему услышал только длинные гудки и переадресацию на голосовой почтовый ящик.

Неприятное зудящее волнение. Максим понял, что теперь будет переживать по любой мелочи. Так недолго и паранойю подхватить. В конце концов, Дима мог выключить звук и лечь спать.

Звонить Ане Максим не стал. Запретил себе. Это было чересчур. Не хотел подпитывать свои страхи.

За ужином молчал. На маму даже не смотрел. Порывался задать ей единственный вопрос – спросить, знала ли она про погром в реставрационной мастерской, про обыск в аукционном доме, после которого ничего, кроме ноутбуков, не пропало.

Конечно, знала. Не могла не знать.

Максим сдержался. Обещал хранить появление Кристины в секрете и понимал, что мама непременно спросит, откуда он обо всём узнал, а врать Максим не собирался. Предпочёл молчать. Чтобы наконец избавиться от навязчивых мыслей, спросил отчима, как продвигается его заказ.

Прошло уже пять дней с тех пор, как Корноухов угодил в больницу. Если бы те, кто охотился за «Особняком», планировали схватить самогó Максима или его маму, давно бы сделали это. Наверное, нашли, что искали, в мамином компьютере и успокоились. Хорошо бы так. В любом случае, картина сейчас лежала в Русском музее, и на какое-то время можно было затаиться – подождать новостей от Кристины. Если она доберётся до архива «Старого века», они смогут выйти на след похитителей её отца и сразу передать их имена в полицию. Странно, что в полиции сами этого не сделали.

Максим успокоил себя решением поговорить с мамой уже после того, как Погосян пришлёт результаты исследования. Рассчитывал, что Корноухов его поддержит – вместе они отговорят маму забирать картину. Наверняка была какая-то возможность продать её там, в Петербурге.

Главное, не торопиться.

Перед сном Максим ещё раз набрал Диму. Тот наконец ответил. Сказал, что не заметил, как разрядился аккумулятор. Это, в общем-то, было странно, ведь звонки проходили, но Максим не стал уточнять. Только попросил Диму приехать в университет пораньше, минут за тридцать.

– Нужно поговорить.

– О чём?

– Завтра узнаешь.

На правый берег Клязьмы Прасковья, бабушка Корноухова, с небольшой группой поселенцев пришла в холодную осень сорок восьмого года. Они добирались пешком из Рязанской области, несли незамысловатые пожитки, гнали корову и готовились к привычной сельской жизни, не слишком разбирая, что там, в скупых лесах Клязьминского лесничества, происходит.

Прасковья шла беременная и родила на второй месяц после прибытия – в фанерном бараке, куда к тому времени заселилось двадцать других семей. Под наспех сделанную люльку она подкладывала прокалённый на огне кирпич, а после родов дважды тяжело болела и даже была при смерти, но умерла лишь полвека спустя, пережив чуть ли не всех соседей.

Тот барак был первым строением в посёлке, впоследствии названном Менделеево, а бабушке Корноухова и другим поселенцам надлежало обжить места, подготовленные для научно-исследовательского института метрологии. Сама Прасковья не смогла бы толком объяснить, чем заняты учёные института, и только знала, что её руками на землях Льяловского колхоза была построена самая настоящая лаборатория времени – место, где до сих пор хранился эталон времени, а заодно и множество других эталонов, необходимых при создании измерительной техники.

Старший сын Прасковьи тридцать восемь лет работал шофёром при институте, а своему сыну, Паше, определил более заметное положение. Корноухов дважды провалил сопромат, по одному разу теорфизику и инженерную графику, но всё же получил диплом зеленоградского МИЭТа и, отслужив в армии, вернулся в родное Менделеево.

Отработал в институте три года инженером-сметчиком, после чего неожиданно для всех разругался с отцом и уехал в Ярославль, где вместе с двумя сослуживцами занялся торговлей советским антиквариатом – преимущественно мебелью тридцатых и пятидесятых годов. Тогда-то Корноухов и познакомился с отцом Максима. Шустов Сергей, окончивший Строгановку, помогал ему в оценке и реставрации наиболее дорогих экземпляров.

В девяносто пятом маму Корноухова парализовало после инсульта. Приехав на следующий год хоронить бабушку Прасковью, Корноухов заодно помог перевезти маму из менделеевского общежития в Клушино, да так там и остался. Правда, в институт возвращаться не захотел. Продолжал заниматься антиквариатом, ухаживал за мамой и вскоре остался с ней наедине – отец, так и не ужившись с сыном, вернулся в Менделеево.

Тогда-то Корноухов купил свой первый токарный станок со сменными насадками и съёмным очистным блоком. Проводил за ним одинокие вечера. Чувствовал, как стрекот силовой установки, шум шкивов и сладковатый запах политуры накрывают его непроницаемым куполом умиротворения.

Похоронив маму, хотел продать дом, но в итоге остался здесь, в Клушино, ради старенького отца, который к тому времени смирился с занятием сына и даже научился ему помогать, подыскивая заказчиков среди знакомых и дальней родни. Заказ от Дома метролога Корноухов получил как раз благодаря отцу.

Максим сейчас стоял возле верстака и понуро, без показного интереса рассматривал начатое, но ещё далёкое от завершения панно – одно из тех, что должны были украсить стены Дома метролога. Каждое панно рассказывало об отдельном периоде менделеевской истории.

– Там и корова будет, – заметил Корноухов.

– Это которая с твоей бабушкой пришла?

– Да. С неё, считай, начиналась хозяйственная жизнь Менделеево.

– Ну да.

Корноухов неторопливо рассказывал историю посёлка и своих родителей. Единственное, что, кажется, действительно заинтересовало Максима, так это эталон времени.