жизни он большой любитель. Так вот, после восьмого класса он поступил в техникум в Себеж – учиться на агронома. После второго курса, перед третьим, их, как водится (по тем временам так водилось), отправили в какой-то колхоз «на картошку». И туда же отправили курс из областного педагогического института. И так случилось, что приглянулась ему одна девица «из педагогических». Парнем Саня был видным, но робким, поэтому дальше томных взглядов дело не шло, пока не настал последний день их трудового семестра. Накануне отъезда приходят к нему товарищи и говорят, мол, одна деваха из педагогического хочет с тобой познакомиться, мы идём с ними гулять, просила тебя позвать. Саня сначала отбивался, но приятели уговорили. Пришли они к девицам, а среди них – она. Сама его и вызвала. Пошли они вдвоём гулять по вечерним полям, тут искра между ними и проскочила. Всего пару раз и поцеловались, а она полночи у него на груди прорыдала. От счастья, наверное – от чего ещё? Адресами обменялись (они в разных районах жили) и наутро разъехались на учёбу. Вскоре приходит от неё письмо – написано складно, слова до самой печёнки достают. А Саня – парень неучёный, ему так не написать, и вбил себе в голову, что не ровня он ей, деревенщина. Была там дальше мутная история под Ростана – бойкий Санин приятель, сосед по общежитию в Себеже, взялся от его имени вести с этой институтской девицей переписку. Полгода тянулось, а потом Сане стыдно стало, и он приятелю писать запретил. Она ещё несколько писем присылала, но Саня не отвечал, а потом – армия, танковые войска, другая вселенная.

Так вот Саня этот, когда мы с ним прилично выпили, и признаётся, что не может ту девчонку никак забыть, которая полночи у него на груди от счастья проплакала. До сих пор не может – ездил недавно в село, где она жила, узнавал о ней – что да как. Теперь она директор школы, так он подходил к школе, тайком смотрел – душу, говорит, ему так и щемит. Назад ничего не вернёшь, а очень хочется – так изголодавшемуся без кислорода организму невыносимо хочется вдохнуть под водой, и организму нет никакого дела до того, что у него нет жабр.

Как тут не вспомнить Платонов «Пир» и речь на том пиру Аристофана. А Сане, между тем, шестьдесят два года, у него жена, двое детей и двое внуков. И как мы разберёмся здесь, где была правда и где ложь? Да, первая неправда приходит в мир от нежелания обидеть другого. Но дальше что? Дети Сани – ложь? Его внуки – ложь? Как будто мы не знаем, что даже у откровенной дряни в дальнем родстве непременно отыщется зёрнышко возвышенного и божественного.

В детстве меня учил играть на гитаре долговязый Вова. Он был сыном друзей моих родителей, старше меня лет на пять. Будучи довольно музыкальным от природы, со слухом и голосом, он вызывал во мне жгучую зависть своим умением извлекать из гитары чистые звенящие созвучия. Одна беда – дыхание у Вовы было неприятным. Чрезвычайно неприятным. Оно было смердящим. Но я так хотел научиться играть… Должно быть, в ту пору и пришло осознание, что страсть – тяжкая и далеко не чистоплотная работа, и если действительно хочешь чем-то овладеть, хочешь достичь результата, придётся преодолеть всё – не только неуклюжесть пальцев, но и отвращение. И так будет всегда.

Вова рано умер – люди с таким дыханием долго не живут. Живой человек портится не так быстро, как мёртвый, но всё-таки портится.

08.05.2020

Валерий Айрапетян:

Всегда завораживало в афоризмах и любом другом сильном, кратком, прямом и не терпящем сомнений в своей правоте высказывании то, как легко оно теряет свою авторитарную поучительную власть, будучи отделённым от своей формы.

И ответ Германа Александру – тому яркий пример.

Мы можем возразить Герману, мол, а что, если от мужчины требует правды не одна женщина, а, например, сразу три: мать, жена и дочь? Каждая из которых – дорогая и любимая и т. д. и т. п. – просит свою правду, а сказать нужно что-то одно. Что тогда ответить этим вопрошающим антиматериям? Или две любимые жены, или любимая жена и любимая любовница – стоят перед мужчиной (материей морали) и немедля требуют от него свои правды. Что должен ответить он этим антиматериям морали? Аннигилировать, выработав квадриллионы миллиардов моральных джоулей? И где тот человек, который во всех иных случаях говорит одну лишь правду? Присутствующие, поднимите руку.

И так по каждому сегменту этой замечательной сентенции можно пройтись и задаться вопросом – что автор имел в виду, утверждая вот это всё с позиций не подлежащей сомнению истины?

Тем не менее – да, да, да! – короткий ответ на любой фундаментальный вопрос должен быть именно таким: обходящим стороной логику, ярким, парадоксальным, авторитарным, убойным, энергичным, цельным, как пилюля, которую следует проглотить одним глотком, не разжёвывая. А если разжевать, то сделается горечь и не будет целебного воздействия.

Как ещё можно ответить человеку, задавшему целую серию масштабных вопросов (задавшему их от отчаяния, справедливо, от невозможности жить, не получив на них ответа)? Вопросами, над разрешением которых трудились самые большие и оригинальные умы – от неотделённых от самого бытия досократиков до каких-нибудь нынешних спекулятивных реалистов, низведших разницу между духом и использованной туалетной бумагой до полного её, разницы, отсутствия.

Можно ответить и так, как ответил Павел Васильевич: притчей из жизни собутыльника, задавшись в завершении рассказа теми же вопросами, но уже вырастающими из тела самой истории и несущими в себе набухшие зёрна ответов. Лёгкими касательными линиями обозначить возможный горизонт, тающей пунктирной строкой наметить контуры, или, как в прошлом веке один сложный и грандиозный в своём исследовательском замахе шваб охарактеризовал всю свою философию: «попыткой обозначить подступы к подступам».

Вариантом ответа на фундаментальный вопрос сгодится и молчание – самая плотная форма высказывания, предоставляющая вопрошающему урок примирения с неразрешимостью, которое, по сути, и есть лучший ответ.

09.05.2020

Павел Крусанов:

Ложь – достояние антропогенеза, она сделала нас людьми. Ну, теми, кем сделала. Не следует ее недооценивать. Однако если говорить о лжи только в формате «люблю – не люблю» и «изменял – не изменял», как у нас отчего-то получается, это быстро наскучит. Нелепо о таких вещах рассуждать всерьёз – лучше сойти с дистанции. Известно же, что правда и ложь – подвижные и неустойчивые величины. Как пел Летов: «Я не настолько нищий, чтобы быть всегда