— Похоже на это… Ведь непонятно — зачем же Натка звонила тебе, раз даже не стала с нами разговаривать? Я-то подумала, что она себя плохо чувствует, а раз смогла встать и дойти до телефона, то могла бы нам хоть пару слов сказать. Видно, у неё на душе кошки скребли, вот и не захотела общаться в моем присутствии.

— Или держит камень за пазухой и готовит тебе козью морду. Или что-то знает про тебя.

— А что она может обо мне знать? Я её сто лет не видела.

— Марик мог что-то трепануть. Мать, я задам тебе сакраментальный вопрос — не ты ли расшлепала этого плейбоя, а?

Лариса даже вздрогнула от неожиданности и посмотрела на подругу с недоумением.

— Алка, да ты что! С чего мне его убивать?

— Да кто тебя знает, дорогая… Может, он тебе уже так надоел своими наглыми взглядами и приставаниями, что ты решила от него избавиться…

— Не шути так, подруга!

— Да я почти не шучу. В прошлый раз я тебя спрашивала, не ты ли замочила Костю. По счастью, оказалось, что не ты. Однако есть закон парных случаев. В первый раз ты выскочила, а во второй можешь увязнуть. Если пойдет слушок, что ты имела с Мариком амурные дела, то менты сразу же сделают ушки торчком. Думаешь, в ментовке кто-нибудь поверил, что Костю замочил Саввин гаденыш? Нет, конечно. Сделали вид, потому что никому не хотелось жопу рвать на этом деле. Один лишь Прохоров рыл носом землю, чтобы тебя засадить, и отстал только после того, как получил втык от прокурора за нарушение процессуальных норм. Хоть Прохоров и упертый, но понимал, что здорово напортачил. Но ведь и в этот раз может попасться кто-то идейный. Среди следователей старой закалки ещё остались фанатики, которым хоть совсем зарплату не плати, они все равно будут ходить на работу и выводить всех на чистую воду. К тому же, больше они ничего не умеют. Ведь в коммерческой конторе нужны другие способности — изворотливость, умение обходить законы и давать взятки, иметь связи с судьями, прокурорами и прочими нужными людьми, гарантировать сохранение коммерческой тайны своей фирмы, уметь шпионить и проникнуть в тайны партнеров. Тупые фанатики типа Прохорова бизнесменам и на фиг не нужны. Проблему они не решат, своих не отмажут, а наоборот, по старой привычке пересажают. Если за дело Марика возьмется второй Прохоров, — тебе не поздоровится.

— Алка, я боюсь!

— Мать, последний раз прошу, ответь, ты чиста в этом деле или все же что-то есть? Ты же в прошлый раз убедилась, что я задаю этот вопрос не из праздного любопытства.

— Клянусь, я с Мариком не спала и не убивала его.

— Ладно, дорогая, так и запишем. Если что-то вспомнишь — звони в любое время. Главное, мы даже не знаем, когда этого лупоглазого замочили, а то бы побеспокоились насчет алиби.

— А ты уверена, что Марика уже нет в живых?

— Мое чутье меня ещё никогда не подводило. Я же сразу сказала, что мы вляпались в дерьмо. Тогда это было лишь ощущение, а теперь у меня нет ни малейших сомнений. Я бы эту проблядушку сейчас собственными руками придушила.

— И все же не будь к ней столь сурова, пока мы все не выясним.

— Ну, от неё не убудет, если я её покостерю. Поверь, она это заслужила.

— Да что она такого плохого тебе сделала?

— Да уж сделала… Наталья всегда была завистливой, песья лодыга, сучара подлая. Тянулась к нам, только мы с тобой не очень её жаловали, ведь она ни Кафку, ни Шопенгауэра, ни Соловьева с Бердяевым, ни древних латинян в подлиннике не читала. В нашей говназии никто не желал с ней дружить, у нас с ней не было общих интересов. Натаха отчаянно злобилась и комплексовала.

— По-моему, ты преувеличиваешь. Просто не любишь неумных людей, поэтому пристрастна к ней.

— Наивная ты, Ларка, всем веришь, говна не замечаешь, будучи вся из себя возвышенной и романтичной. Грязь обыденности и человеческие слабости тебя не затрагивают. Живешь в своем мире, а от других дистанцируешься, сохраняя корректно-прохладные отношения. А я, будучи практичной и реалистичной, знаю, что Натка всегда нам люто завидовала и ненавидела нас. Как говорил великий Даль, у злой Натальи все люди канальи, не евши блюет, а что выблюет — опять подбирает. Она поливала нас за глаза такой густой грязью, что если бы я была менее самоуверенной, — то распереживалась бы. «Audacter calumniare, semper aliquid haeret», — говорил Плутарх, — клевещи смело, всегда что-нибудь да останется. Если бы ты слышала, как она пыталась нас обмазать, — не была бы столь снисходительной.

— А ты-то откуда про это знаешь?

— Ленька рассказал. Он спал с Наткой, а увивался за мной. Знаешь, бывают такие мужики: «С одной сплю, а другую люблю». Ленька жутко брехливый парень. Все сплетни таскал туда-сюда, похуже бабы, и передавал мне все красочные эпитеты и прозвища, которыми награждала нас Наталья.

— Но она же тогда была девчонкой! Она и сейчас дурашка, а уж тогда была совсем без тормозов.

— Именно со скидкой на её зеленый возраст я и отношусь к прошлому. К тому же от её ругни и злобы корона с меня не свалится. Черчилль говорил, что умную и красивую женщину поддеть непросто, ведь она от этих слов не подурнеет. Я себя ценю достаточно высоко, брань всяких придурочных на моем вороту не виснет. На Натку я зла не держу, просто открываю тебе глаза, чтобы ты не очень размазывала сопли, жалеючи эту поганку.

— А ведь завистников действительно стоит пожалеть. Зависть происходит от комплексов, а закомплексованный человек несчастен.

— «O sancta simplicitas!» — о святая простота, как сказал Ян Гус. В этом вся ты. Любого пожалеешь и найдешь оправдание. Натка нам завидовала, злобилась, мечтала хоть как-то подгадить, но пыталась подражать — как мы ходим, как говорим, как держимся. Да только, как говорится, труба у неё пониже да дым пожиже. Мы с тобой умные книги читали, а она уже с четвертого класса с мальчишками по подвалам да чердакам валялась. Но Натахе очень хотелось быть на уровне, и это в конце концов сослужило ей плохую службу. Тьфу, дешевка! За пять копеек, но до крови!

— Алка, не надо так. Натка же в больнице, еле живая. Судя по всему, испытала если и не сотрясение мозга, то какое-то моральное потрясение. А ты о ней так жестоко…

— Да брось ты интеллигентские слюни размазывать! Я-то думала, что