Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я с тобой не разговариваю, – ответила сверху Соня.
Владимир даже обрадовался, что она не собирается выяснять отношения. Без особой надежды открыл холодильник и увидел, что там стоят бутылки с питьевой водой. Значит, Соня все-таки исполнила его просьбу. Он стоял перед открытым холодильником и пил воду из горла.
– Почему ты молчишь? – крикнула Соня.
– Ты же со мной не разговариваешь, – ответил Владимир, но она его не услышала.
После воды ему вдруг нестерпимо захотелось выпить. Холодного пива или еще лучше – виски со льдом, чтобы льдинка попала на зуб и саднило десны.
– Мы пойдем есть? – спросил Владимир.
– Я с тобой никуда не пойду! Как ты мог меня бросить тут одну? Взять вот так и уплыть? У тебя совесть есть? Может, я тоже хотела на яхте поплавать!
– Это не яхта, а лодка. И я уснул почти сразу.
– Что ты сделал?
Владимир не ответил. Соня кричала с верхнего этажа, а он этого терпеть не мог – кричать друг другу из разных комнат. Поэтому он вышел из дома, не без злорадства подумав, что Соня там просто зашлась от возмущения. Но виноватым себя не чувствовал – наверняка она не оставалась в одиночестве и прекрасно провела время. С Константином, или поваром, или новым знакомым, Давидом.
Владимир вышел на поляну, и его потянуло в сторону хозяйского дома, откуда раздавались голоса. Перед домом, над кочующей туда-сюда гладильной доской стояла Надя и роняла слезы на простыню, которую гладила.
– Что случилось? – спросил Владимир.
Надя от неожиданности вздрогнула.
– Что? Почему вы здесь? Все в порядке. Родственники приехали. Семья собралась. Это так хорошо, когда есть семья.
Надя взяла край простыни и вытерла ею слезы, потом снова принялась гладить.
– Почему вы плачете?
– Он приклеил ее фотографию на козырек машины. Мою фотографию он никогда не приклеивал. – Домработница снова залила слезами края простыни.
– Не переживайте, – сказал Владимир, поскольку не знал, что нужно говорить в подобных ситуациях. Никто из женщин никогда не делился с ним своими переживаниями.
– Вам, мужчинам, легко говорить, – всхлипнула Надя.
Владимир собирался сказать, что вовсе не легко, но вдруг мимо них прямо по полянке прошел пожилой мужчина с палкой. Тот же, что и утром.
– Здравствуйте, – поздоровался Владимир, но старик не ответил. Шел решительно, глядя под ноги, не реагируя ни на кого. Исчез так же неожиданно, как и появился.
– Ой, уже шесть, пора! – воскликнула Надя и стала складывать простыню.
– Почему вы решили, что уже шесть?
– Мужчина. Он проходит здесь два раза в день, в семь утра и в шесть вечера. По нему можно часы сверять.
– А кто это?
– Не знаю. Наверное, сосед. Он всегда здесь ходит. Каждый год. Так говорят.
– А почему он не здоровается?
– Так глухой. Не слышит ничего. И видит плохо.
– А почему он именно здесь проходит? Разве это не частная территория?
– Ходит и ходит. Никому не мешает, – удивилась Надя.
Владимир оставил домработницу, которая складывала белье и отодвигала гладильную доску, обогнул площадку для футбола, постоял на террасе над морем и решил спуститься к соседнему отелю, разведать окрестности, чтобы убить время до ужина.
Но его окликнул Давид, который сидел не в самом удобном месте – рядом с баром, впритык к кухне, за угловым, спрятанным за деревом, столиком.
– Идите сюда. Лучшие места! – крикнул ему новый знакомый.
– А что будет? Почему лучшие места?
Владимир подошел и увидел Константина, который стоял за барной стойкой. Тот кивнул ему и молниеносно принес стакан виски, хотя Владимир не просил.
– Родственники приехали. Мама уже на взводе, – сообщил Константин и налил себе тоже. – И я пригласил друга-саксофониста. Пусть играет. Мама его очень любит. Может, не будет так уж сильно нервничать. А то завтра она траву начнет красить!
– Как поплавали? – спросил Давид.
– Я смотрю, тут все про всех знают, – удивился Владимир.
– Нет, только я, – заверил его собеседник. – Живу в этом домике, мне с балкона все видно. Так уж получилось – круговой обзор. Знаете, как мой дом называется? Толстой! Правда, смешно?
– А почему Толстой? В честь писателя?
– И да, и нет. Когда только гостиницу построили, здесь жил мужчина, он вес сбрасывал. Плавал, бегал. По слухам, из-за него и тренажерную площадку оборудовали. Ну а про домик говорили «там, где толстый живет». Потом здесь писатель обосновался. И решил, что толстый – это Толстой. Очень ему это льстило. Вот и прижилось.
Владимир рассматривал Давида – на вид лет сорок, но уже седой. Отдыхает один. Глаза грустные, уставшие. Подтянутый, даже поджарый, но какой-то неживой, как высушенный между страницами образец для гербария. Примятый, забытый… С одной стороны, болтун и сплетник, с другой – не дурак вроде бы, в меру меланхоличный, даже спокойный, без дурных смешков, хохотков и подскакиваний, свойственных людям неуемным, ярким, предпочитающим находиться в центре событий. Странный тип, но мирный. Даже приятный. Хотя Владимир сейчас был рад любому обществу.
Отхлебнув еще виски и пополоскав рот глотком с кубиком льда, он ощутил то, что хотел – зуб засаднило, а десны онемели. Краем глаза он увидел, как из их домика вышла Соня, громко хлопнув дверью.
– Я пойду поброжу до ужина, – сказал Владимир.
– Не волнуйтесь, я возьму ее на себя. Без всякой задней мысли, – ответил Давид, улыбнувшись.
– Спасибо, – сказал Владимир, ощутив приступ симпатии к новому знакомому.
Владимир чуть ли не отполз в кусты, наткнулся на калитку, которую до этого не видел, и вышел на улицу. Куда идти дальше, он не знал. Пошел в обратную сторону и столкнулся со странным мужчиной, который играл с собакой, а потом кормил приблудную кошку. Сейчас он сидел и чесал кошке пузо, а та, развалившись, дождавшись неведомого и уж совсем не ожидаемого счастья, урчала и вытягивала лапы, наслаждаясь минутами кошачьего блаженства. Владимир подумал, что сегодня же сообщит Ирэне или Дмитрию о бродяге, который вольготно обосновался на территории гостиницы, и пошел в другую сторону. Спустился к пляжу, снял шлепки и решил пройти по кромке моря. Но тут же напоролся на раковину и разрезал палец. Подскакивая на одной ноге, свернул на тропинку, ведущую от пляжа к дороге, и решил вернуться домой – обработать ногу перекисью водорода, если, конечно, Соня удосужилась ее взять, а если нет – то хотя бы водкой. Можно и внутрь. Палец саднило, как всегда бывает при поверхностных, но долго не заживающих порезах.
Вдоль дороги притулились дома – полностью достроенные, но нежилые, выстроенные наполовину, совсем заброшенные лачуги-времянки. Около одного из домов рос красивый куст – Владимир, поддавшись порыву, решил нарвать для Сони букет. Все-таки не нужно было ее оставлять одну и уж тем более спасаться бегством. Совсем нехорошо получилось. И Давид, посторонний человек, теперь знал, что у них с Соней не так все хорошо, как казалось с виду.