На поляне никого не было – видимо, хозяева и гости спрятались в домах, под кондиционерами, наслаждаясь последними минутами сиесты. Пахло травой и краской. Запахи, сильные, резкие, забивали друг друга от малейшего дуновения ветра, как соперничают между собой два цветочных куста с дурманящим сладким ароматом, посаженные рядом. Владимир закашлялся. У него была аллергия на цветение – он знал это точно. Но не знал, что какофония запахов тоже может вызвать приступ астматического кашля. Он задыхался, не зная, как унять приступ.

На поляне для просушки стояли покрытые свежим слоем лака трюмо, несколько деревянных подносов, расписанных цветами и фруктами, журнальный столик и шезлонг-кресло. Рядом с пальмой приткнулась газонокосилка, а в середине поляны вновь красовалась забытая гладильная доска.

Владимир, откашлявшись, пошел к дому, но услышал звуки со стороны футбольного поля и детской площадки. Столик, пара детских стульчиков и корзина с игрушками стояли под навесом, а горка и качели оказались на солнцепеке – ожог попы гарантирован. Хотя у Владимира не было детей, он прекрасно помнил ощущения, когда съезжал по раскаленной железной горке в шортах. Наверное, поэтому и горка, и качели казались новехонькими, только из магазина. Скорее предметом интерьера, чем детской забавой. Странно, что Ирэна упустила это из вида.

Владимир все же решил спуститься, оттягивая момент возвращения домой, и рядом с горкой увидел крошечный бассейн, под который приспособили большой цинковый таз для белья. Когда-то, на самом деле не так много лет назад, такие тазы были в каждой семье – висели на гвозде в коридоре или стояли в ванной с вечно замоченным бельем, которое, казалось, никогда не стирали, а обрекли на пожизненное отмокание. Бабушка Владимира тоже вечно что-то квасила в таком тазу, добавляя то синьку, то порошок, то просто стоя над ним в глубокой задумчивости.

Один-единственный раз бабушка нарушила неписаное правило – никогда никому ни при каких обстоятельствах не отдавать свой таз. Можно было дать соседке взаймы кастрюлю, стулья, муку или яйца, но только не таз. Этому правилу бабуля следовала всю свою жизнь, сдавшись лишь однажды: молодая невестка соседки попросила таз постирать ползунки и пеленки, коих накопилось много, и в одном тазу они уже не помещались. Бабушка сдалась, о чем потом горько пожалела. Таз вернулся к ней со стойким запахом рыбы. Оказалось, невестка постирала ползунки, ополоснула тазик и выставила на просушку на кухню. А соседка запустила в него живого карпа, который достался ей по случаю, нежданно-негаданно. После этого таз еще раз отмыли и вернули бабушке. Но та учуяла запах рыбы и даже определила, что в тазу плавал именно карп, а не какая-нибудь другая рыба. Для бабушки это было настоящей катастрофой, осквернением святыни. С соседкой поругалась на всю жизнь, себя кляла за недальновидность, и даже пирог, который невестка соседки принесла в знак примирения, ее не успокоил. Маленький Володя, наблюдавший за всей этой драмой, зарубил себе на носу: к бабушкиному тазу лучше не приближаться. Хотя он очень хотел поиграть в нем в корабль и пиратов.

И сейчас, глядя на таз-бассейн, он вспомнил бабушку. Она бы наверняка упала в обморок, если бы увидела, во что превратили такую ценную вещь, пусть и не новую, пусть без ручки и ржавую по краю. В тазу плавала, точнее, металась от одного бортика к другому маленькая золотая рыбка. На дне лежали ракушки, а в одном из углов находился крошечный грот с водорослями. Едва Владимир подошел, рыбка забилась в дальний угол грота и замерла. Он опустил руку в воду, как ребенок. Рыбка конвульсивно дернулась, пытаясь выпрыгнуть наверх. Наверняка он был не первым, кто пытался поймать ее за хвост, не понимая, зачем ему это нужно. Но наверняка первым, кому было больше шести лет.

Чем бы закончилась эта ловля, неизвестно – Владимира отвлек звук, на который он и шел, – на детской площадке появился мужчина, который играл с собакой. Он бросал детский мячик и сам бежал за игрушкой, радуясь, когда удавалось опередить животное. Собака рычала, отбирала мяч, мужчина хохотал и забавлялся игрой. Он был одет в рванье, по-другому и не назовешь – драную, застиранную до дыр футболку, такие же выцветшие, с оторванными карманами шорты. На ногах у него были разбитые шлепки.

«Сумасшедший, случайно зашел на территорию», – подумал Владимир. Ему было неприятно узнать, что в их комплекс может попасть кто угодно, включая бродягу, который станет играть с собакой. А если бы на площадке были дети? Наверняка собака не привита от бешенства. Как можно такое допускать? Видимо, наигравшись, мужчина отдал мяч счастливому псу, кинувшемуся с игрушкой в зубах прочь, и ушел копаться в мусорном контейнере, чем подтвердил догадку Владимира: бомж, бродяга, выживший из ума.

Владимир пошел за ним следом, чтобы потом доложить хозяевам, что происходит на их территории. Мужчина выудил из контейнера пакет с рыбьими головами, развернул и принялся кормить кошку, которая без страха подошла и начала ластиться. Из коробки вылезли котята, и кошка их не приструнила, не уволокла за шкирку назад. Мужчина брал каждого в руки. Мать даже не реагировала, наслаждаясь пиршеством. Во Владимире заговорил столичный житель, не желающий соседства с блохастыми псами, приблудными кошками и сумасшедшими бродягами. Учитывая то, что за отдых он заплатил!

Владимир вернулся в дом. Уже по включенному телевизору и выключенному кондиционеру он понял, что Соня очень недовольна. Владимир тысячу раз просил ее не включать телевизор, если она его не смотрит, но Соня все равно включала и уходила в другую комнату, оставляя мерцавший экран. Одно время он всерьез подумывал вообще избавиться от «ящика» в квартире, но никак не решался. Телевизор, занимавший специальную полку, был предметом ценным. К тому же полка осталась бы пустой, что внесло бы диссонанс в интерьер, и это останавливало его от решительных действий. Он любил прохладу, даже холод – всегда открывал окна, даже в мороз. Соня же любила тепло, жару, духоту. Она говорила, что ей дует, ее сдувает, и без конца куталась в плед. Ей тянуло по полу, из-под двери, от окна – отовсюду. А Владимир задыхался от одного взгляда на закрытые форточки. Наверняка сейчас Соня чувствовала себя хорошо – в доме даже пол, выложенный каменными плитами, казался раскаленным. Воздух звенел от духоты, а от окон несло жаром. Сам он чувствовал себя так, как летом в городе, когда приходилось садиться в машину, целый день простоявшую на стоянке под открытым небом.

Он опять подумал, что даже в этом вопросе они были разными. Александра наверняка бы задвинула жалюзи, протерла пол неотжатой тряпкой, включила кондиционер и создала ощущение мокрой и прохладной пещеры.

На столе в вазе появился букет, явно составленный Соней – вульгарные, пышущие красками цветы. Александра предпочла бы вереск, ромашки, клевер. Она любила холодную красоту, сдержанную, едва пробивающуюся, с намеками, полутонами. Александра при первых признаках весеннего солнца переодевалась в легкий плащ, а Соня даже при плюс девятнадцати наматывала на себя платки, палантины, ежилась и хлюпала носом. Александра восторгалась низким чахлым кустарником, а Соня – громоздкими, устрашающими кактусами.

– Представляешь, в гостинице никакой охраны. Я сейчас на участке видел сумасшедшего или бомжа! – крикнул Владимир, давая знать, что пришел.