не сказать бетонные. Они были ровными, пыльными и уходили далеко вниз. В полумраке подпола виднелась площадка и еще один марш, уходящий куда-то влево, и еще глубже. Сложив сумки на ступени, кузнец тихо закрыл люк, и, встав на него сверху, слегка подпрыгнул. Под полом снова что-то сработало и люк словно исчез, оставив после себя ровный, ничем не примечательный, дощатый пол.

Довольный собой, кузнец взглянул в окно. Небо уже темнело. Сумерки опустились на горы. Кинув взгляд на маленькую дверку, он ушел. Вернулся намного позже, уже чистый и отдохнувший. Подойдя к дверке, он тихонько постучался. С той стороны щелкнул маленький засов, и дверь приоткрылась. Вошел он не сразу. Осторожно толкнув дверцу, спустился вниз. Глаза не сразу привыкли к полумраку.

– Ты пахнешь мылом. Решил освежиться в дорожку? – прошептала она из-за спины.

– Да… так крепче спится.

– Хорошо… – она плавно опустила крылья поверх его плеч. – А где же цепи и моя мягкая подстилка?

– Их нет.

– Жаль....

Он почувствовал, как ее когтистые пальцы обнимают его грудь.

– Жаль?

– Ну, здесь ты овладел мной впервые. Хотя, нет… Впервые это было, кажется, в поле. Помнится я хотела тобой поживиться.

–Я не горжусь этим.

– Почему же? – переменилась Сольвейг. – Я сильный и опасный, противник. Хорошо, что твой голод оказался сильнее моего. Я стала твоим трофеем. И этим трофеем, ты мог бы владеть безраздельно… Стань ты моим трофеем, поверь, я бы не стала стесняться. Все же удивительно, как смертный человек, может так резко сломить, подавить волю, вселить страх… Окунуть в дерьмо, с головой, а потом выдернуть на свет божий и отмыть от того, что налипло за целые годы.

К чему ты клонишь? – с опаской осведомился кузнец.

– Правда не справедливо? Ты оставил мне жизнь. А взамен получил только боль и свежие шрамы.

– От добра – добра не ищут, – усмехнулся он.

– Не думай, что я изменилась. Стала мягкой… податливой. Все может вернуться. Уже завтра, мы можем снова стать врагами.

– Поживем – увидим. Я в тебя верю… – сказал кузнец просто.

– Но я себе не верю! – прошипела она у него над ухом.

– Так чего же ты от меня хочешь? – осведомился он устало.

Она сжала его в своих объятиях, и прошептала:

– Не хочу, чтобы завтра наступило....

Она всхлипнула у него над ухом, как обиженная девчонка, и ее горячая искренняя слеза скатилась по его щеке.

– Ничего, ничего… – он погладил ее по руке, – Поверь мне, все образуется – дай только срок.

– Тебе легко говорить… ты вон какой. Так и светишься. А я....

– А ты, просто другая, и смотришь на мир, тоже по-другому, – прервал он ее мягко.

– Думаешь?

– Знаю.

– А если я снова стану тварью? Ты прикуешь меня, если поймаешь?

– Там видно будет, – резонно заключил он. – Но убивать точно не стану. Обрежу крылья к чертовой бабушке, и одежду носить заставлю!

Сольвейг надсадно засопела и прижалась к его спине сильнее.

– Отрежь сейчас! – взмолилась она.

– Нет!

– Я тебя умоляю! Иначе совсем скоро, я улечу отсюда и одному богу известно, что дальше будет. Я так не хочу!

– Нет! – оборвал он ее резко. – Что дано тебе свыше – дано не случайно. В свое время все на места встанет…

– Ну, тогда… возьми хотя бы мое тело. Оно тянется к твоему теплу…

Кузнец не поверил своим ушам. Конечно, чего греха таить, ее тело его волновало. Сама она, одним фактом своего существования, порождала в нем бурю желаний и предчувствий. Но… он не ожидал столь смелого признания с ее стороны.

– Сольвейг…– начал он, подбирая слова.

– Да?

– Пойми, я не игрушка. Ты ранишь даже, не желая того. Сейчас ты одна, а через минуту – уже другая. Я не слишком преуспел, в обращении с женщинами… ты знаешь. Но дело даже не в этом.

– Что не так? Во мне дело?

– Прости, но… что, если в порыве страсти, ты вспомнишь кто ты есть? Что если потеряешь контроль над собой? Твое настроение и так меняется слишком часто.

– Да, – согласилась она. – Здесь ты прав. У тебя не будет шансов. А я… наверное не смогу простить себя за это.

– Вот видишь…

– Но, ты ведь хочешь этого? – не оставляла она надежды. – Ведь раньше хотел, и делал!

– Да, – задумался он, – этого не забыть. Но близость с тобой оставляет слишком глубокие шрамы.

– Я.… согласна на цепи, – прошептала она. – Я все понимаю.

– Нет… нет. Это ничего не решит. Будет только хуже, – возразил кузнец.

– Скажи, что? – взмолилась она тихо. – Я все сделаю. Только не гони от себя. Будь со мной сегодня… Ты говорил, о новой, о другой жизни. И я поверила тебе. И я стараюсь.... Помоги мне. Дай почувствовать себя нужной и желанной. Это так … чуждо мне. И так необходимо сейчас. Я не умею… не знаю как выразить то, что творится внутри. Да еще эти слезы....

После ее слов кузнец долго молчал. Она слышала, как часто бьется его сердце и чувствовала, как он напряжен. Они так и стояли во мраке подвала, обнявшись в тусклом свете луны, пробивавшемся сквозь узкие окошки у самого потолка. Он думал о том, что все, о чем он мечтал когда-то, блекнет по сравнению с тем, что происходит сейчас. Ее мятежный, неудержимый дух, ее вольное, окрыленное тело, за его спиной… Ее сильные когтистые руки, нежно обнимающие его. Ее слезы и все то, что переменилось в ней. Это так трогательно и волнительно. Но и грустно, в то же время. Грустно от того, она может окончательно привязаться к нему. И что самое ужасное – он сам боялся привязаться к ней. Она и так уже оставила в его памяти неизгладимые впечатления на всю жизнь. И к боли физической, сейчас могла добавиться боль душевная. Хотя… кого он пытается обмануть?! Он уже привык… Она резко ворвалась в его жизнь и быстро стала ее частью. Заполнив собой пустоту в его остывающей душе…

Сольвейг молча ждала, прикрыв глаза, и мягко сжимая его в объятиях. Она тихо млела от тепла его чистого, распаренного тела. От терпкого, только ей уловимого аромата, сплетавшегося с запахом мыла и, почему то, сосновой коры. Хотелось прижаться к нему как можно сильнее, чтобы всем телом ощущать это приятное тепло. Сжать руками и ногами так, чтобы он уже никогда не вырвался из них… И она бы прижалась, не будь нужный ей человек, таким ранимым и хрупким…

– Хорошо, – вдруг сказал кузнец тихо.

– Ты что-то придумал? – обрадовалась она.

– Да, – выдохнул он. –