– Но рад я буду возвращенью, ни замечая стоны, боль! Ведь я поддамся воскрешению, как ты воскрес в тот день святой.

– Ни примеряй себе роль Бога, ты им не станешь никогда! И, бойся, бойся злого рока, что называется – война!

– Увы, войны я не боюсь! Не зря я выбрал это время. В бою я трусом не кажусь, мне по плечу, все это бремя! А помирать еще мне рано, ведь мне всего то двадцать пять, я жизнь хочу прожить солдатом, и с честью люд свой защищать!

– Тогда лети, сын мой, на землю, лечись и бей врага потом! Второго шанса не приемлю, иначе встретишься с Христом.

Этот странный диалог перевернул во мне представление о жизни и смерти. После некоего исповедования, его трон стал отдалятся от меня далеко-далеко, а я тем самым наблюдал вокруг за белой пеленой, которая окутала меня, и со страшной силой вернула к жизни. Яркий свет, болезненно бил мне в глаза. Это были хирургические лампы в операционной. Хирурги работали над моими ранами, что-то иссекая и пришивая обратно. Боли я никакой не чувствовал, даже наоборот, присутствовала некая эйфория. После не скольких мгновений, я снова потерял сознание.

***

Очнулся уже в общей палате на двадцать коек. Стоял дикий тошнотный смрад. Жара невыносимая. Раны рядом лежащих бойцов, гнили. Мухи облепляли тела умерших ребят, которых еще не успели вынести санитары. Крики, стоны, просьбы о помощи и где-то о смерти, стояли в госпитале. Санинструкторы молодые лет восемнадцати от роду, все запачканные кровью, бегали от раненного к раненному. И каждый в этой суматохе, что-то просил, что-то хотел, что-то говорил. На какое-то мгновение меня осенило то, что если даже по счастливой случайности я выживу, то я уже не буду таким, каким был прежде. Эта война сломала меня изнутри, поменяла представление о жизни, вдохнут ее жажду. Пребывая в палате фронтового госпиталя в Ленинграде, в окружении агонирующих и гниющих больных, мне абсолютно все равно на это происходящее зрелище. Мне даже ни сколько ни больно, от полученных накануне ран. Я два раза наорал на санинструктора, которая подбегала ко мне и справляясь о моем здравии, предлагая вколоть обезболивающее. Но мне ни больно, ни сколько ни больно. Я страшно изменился. Ни дай бог, кому-то пережить это снова.

Так и застыв в горизонтальном положении, я продолжал размышлять и философствовать над происходящем, изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, вплоть до самой выписки. Из госпиталя, в родную часть, я вернулся уже по осени. Из сводок Совинформбюро, жителям объявили о том, что Ленинград полностью окружен, что началась полная блокада города.

По прибытию в полк, я заметил, как на нашем аэродроме базирования, появились дополнительные машины, около которых почему-то крутились девушки в военной форме. Пройдя мимо, я забрёл в штаб к Богатырёву. Иван Степанович сидел один. На просьбу зайти, он молча дал отмашку, продолжая пребывать в некой растерянности. Я тихо сел за стол. Мы некоторое время молчим. После Богатырёв прерывает тишину, звеня тяжелой связкой ключей. Из своего старого, искалеченного временем сейфа марки «Friedrich Krupp», он достает маленький бархатный футляр, размером чуть больше спичечного коробка, и протягивает его мне. Я беру его в руки. Вскрываю. На фоне шелковой обивки, аккуратно лежал серый значок, на котором было написано «Пролетарий всех стран, соединяйтесь».

– Что это товарищ полковник? – спросил я.

– Это твой первый орден… орден боевого красного знамени! – ответил Богатырёв, подперев голову руками, – вообще-то я вас с Алёшкой к «Герою» представлял…но командование решило по-своему.

– Спасибо товарищ полковник!

– Ты мне скажи, страшно было там тогда? – вдруг спросил полковник.

– Страшно… я ведь почти умер после того боя. Товарищ полковник, а вы видели, что произошло вообще, когда мы вернулись?

– Видел… твой самолет раскидало так по полосе, что тел ваших не могли найти долго… а про подвиг твой мне Столярчук рассказал, как ты Алексея с вражеской территории вытащил.

– Я сделал что мог Иван Степанович, но как оказалось бесполезно все это. –опустив глаза в стол, промолвил я.

– Ах да кстати, а что это у нас там за девичий полк с машинами стоит? – вдруг сменил тему я.

– А-а-а, это! Ты, наверное, в курсе что мы в блокаде? Вот командование приняло решение для поиска и прокладки путей сообщения с большой землей. К нам на усиление перебросили авиаполк из Владивостока. Будут помогать нам оборонять город и прикрывать наши машины в бою.

– Понятно-понятно!

Тяжелые шаги и громкий стук в дверь прервал наш диалог. Заходит офицер, и после приветствия он встал у меня за спиной. Богатырёв встав с места, представил его:

–Вот Лёвкин знакомься, мой новый заместитель и твой новый ведущий старший лейтенант Дронов.

Повернувшись к нему лицом, я не поверил своим глазам. Передо мной стоял тот самый человек, поднявшаяся в ранге и карьере, да еще и с орденами Ленина и красной звезды, и ехидно улыбаясь протягивает руку: – Здравия желаю, сержант Лёвкин!

Опустив глаза на его протянутую ладонь, я с гонором не подавая руки, отдав воинское приветствие, ответил: – Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Какими судьбами в наших краях?

– Да вот по приказу перебазировали к вам на помощь! А что вы нам не рады товарищ сержант?

Подойдя ближе, я шепнул ему на ухо:

– Тебе я никогда ни буду рад!

– Ну-ну усмири свой пыл!

– Проблемы, товарищи? – вдруг спросил Богатырёв.

– Никак нет товарищ полковник! Разрешите идти?

– Идите!

Выйдя во двор, я тут же вцепился ему в глотку:

– Сука, я из-за тебя здесь торчу! Какого хрена ты меня сдал тогда Нарыжному, а?

Андрей вцепился в ответ:

– Да может я любил ее тоже! И я терпеть ненавижу, когда на моем пути, кто-то стоит, особенно недоумки вроде тебя!

–Ах ты сукин сын! – и со свистом зарядил ему по морде.

Дронов упал, после чего резко подскочил и ударил меня в грудь. Немного отдышавшись вскочил с места, но некто сзади схватил меня в замок, и отшвырнул от старлея. В недоумении, сжав кулаки, я поднялся и только начал искать своего обидчика, как знакомый голос, остановил меня:

– Мотя отставить!

Мотей меня называл только один человек, и этим человеком был Егор. Я не поверил своим глазам. Сменив тут же гнев на милость, мы кинулись друг другу в объятья. За этой картиной наблюдал и весь сбежавшийся женский полк. После чего эту толпу разогнал некий майор Яковлев,