А потом Фиби уехала из дома…

Через два года после ее бегства Рита написала ему, что Фиби вышла замуж, а затем и о том, что родилась Берд. И о разводе Фиби с мужем. Всякий раз, когда он получал письмо от Риты, сердце у него сжималось в ожидании каких-нибудь новостей о Фиби…

Проклятие, он прекрасно знает, что значит желать женщину. Он просто не мог себе представить, что после стольких лет разлуки она снова покажется ему такой привлекательной! Он чувствовал, что по-прежнему сердится на нее. Когда-нибудь, позже, они с этим разберутся… Позже, не сейчас, только когда она придет в себя. Он не станет вести с ней нечестную игру. Она ждет ребенка, до крайности измучена и нервы у нее на пределе. Он подождет, а потом посмотрит, сможет ли простить ее. Он не был абсолютно уверен, что сможет…

Подняв Берд, Мерфи осторожно положил ее голову себе на плечо. Как трогательна эта полная, безграничная доверчивость ребенка…

Сложив грязную посуду в мойку, Фиби принялась мыть, вытирать и укладывать ее в шкафчик. Она показалась Мерфи очень бледной, да и двигалась не так стремительно, как он привык видеть.

— Иди спать, Фиби, я же сказал, что все сделаю сам. — Он знал, что она станет спорить, но ни за что не уступит так просто. — Если ты не будешь меня слушаться, я больше не дам тебе свою машину.

— Какой ты злобный, Мерфи! — Она облокотилась о край раковины. — Ты знаешь, как она мне нравится. Но я же должна здесь все убрать.

— Ты ничего никому не должна. В конце концов, это мой дом, и я никому не позволю наводить в нем порядок. Я сам справлюсь.

— Что же останется мне?

Ее голос прозвучал тихо, но нотки в нем звучали высокие, и он понял.

— Ты о своей гордости, Фиби? Насчет того, что каждый должен нести свой крест? Значит, ты не позволишь мне хоть что-то сделать для тебя и Берд?

Она заколебалась. Усталость и еще какие-то неясные чувства подрывали ее решимость не зависеть от него и не принимать его поддержки больше необходимого минимума.

Мерфи поправил головку Берд у себя на плече и мягко сказал:

— Знаешь, ты ведешь себя довольно эгоистично. Нельзя так сосредоточиваться на собственной гордости и лишать других людей удовольствия помочь тебе.

— Эгоистично?

— Ну конечно! Подумай об этом, детка. Иногда нужно и принимать, давая другим людям радость дарить. И гордость может быть эгоистичной. Человек начинает чувствовать себя униженным, когда он все время только получает и ничего не отдает.

— Вот, значит, что ты чувствуешь, Мерфи. Унижение? — Голос у нее задрожал. — Мы унизили тебя? Я, мама, папа? Ты думаешь, все, что мы для тебя делали, было только унижением? А мы так хотели, чтобы ты был счастлив! Мы так тебя любили, а ты чувствовал себя униженным?

— Да нет.

Он повернулся к лестнице, намереваясь уйти, но она подбежала к нему и схватила за руку, принуждая остановиться.

— Да ты хотя бы понимаешь, как мы тебя любили, Мерфи? Раньше я даже думала, что мама любит тебя больше, чем меня, представляешь? Ты знал об этом?

— Нет, — ответил он, чувствуя, как все его представления о былом зашатались и начали сыпаться.

Ее рука коснулась его лица, нежно погладила щеку и опустилась на шею.

— Мы так любили тебя, Мерфи! Не смей думать, что это не так. Клянусь душой мамы, это правда.

В субботу утром Мерфи натянул майку, в которой дыр было больше, чем в куске швейцарского сыра, налил себе чашку крепкого горького кофе и тут же резко обернулся, проливая на себя горячую черную жидкость.

— Какого черта?

— Милая маечка! — сказала Фиби, наматывая край ткани вокруг пальца. Ее карие глаза озорно сверкали, брови лукаво приподнялись. — Это такая новая мода, да? Или это твой оригинальный метод охлаждения во время жары? Мне нравится.

Она кивнула головой, и на Мерфи нахлынула волна ее аромата. Он закрыл глаза и замер, ожидая, пока не успокоится, потом спросил:

— Ты уже проснулась, детка?

Ему нравилось чувствовать ее пальцы на своей груди, нравился ее запах. Если бы он не знал ее так хорошо, то мог бы подумать, что она все это делает нарочно. Нет, она никогда бы не стала специально делать такие вещи…

Не стала бы?

Тогда почему все ее поведение радикально переменилось? Еще вчера она избегала его, как могла, а сегодня…

Он поймал ее руку и пристально посмотрел в лицо.

— Хорошо выспалась?

— Да, — безмятежно улыбнулась Фиби. — Я спала, как сурок, даже не слышала, как ты встал. Кстати, куда ты дел мою дорогую дочь?

— Она в саду, возится с поливальным шлангом. Не волнуйся, с ней ничего не случится, я все проверил, там нет никаких опасных предметов. Она решила кое-что посадить в саду.

— Вот оно что… Мне показалось, я слышала, как льется вода.

Палец Фиби нашел большую дырку в майке Мерфи, проскользнул в нее и защекотал его ребра.

— А что там сажает моя дочь?

— Прекрати, детка!

— Прекратить что? — Ее бархатные карие глаза были воплощением невинности. — Это?

Ее палец скользнул ниже, к его животу, осторожно исследуя все впадины и выпуклости мускулистого торса Мерфи.

— Да, это. — Он вытащил ее руку из майки и отошел на шаг назад, едва не натолкнувшись на стену. — Что с тобой, Фиби?

— Ну, скажем, у меня такое настроение… Да, просто немного игривое настроение.

— Игривое? Что это вдруг?

Он был растерян и по-настоящему смущен. Он решил вести себя с ней честно и дать время прийти в себя, совершенно уверенный, что ей понадобится долгий период покоя и стабильности, чтобы обрести утраченное душевное равновесие. Так было бы лучше для них всех!

Однако то, что она затеяла, лишало его самообладания. Она же не могла знать, о чем он думал вчера вечером, какое потрясение испытал от ее слов, сказанных накануне…

Не могла? Да откуда ему знать! Он никогда не понимал Фиби и сейчас не понимает.

Мерфи попытался выйти из положения с помощью шутки.

— Так вот, значит, как беременность действует на женщин!

— Не думаю.

— С тобой творилось то же самое, когда ты носила Берд?

— Да нет.

Ее руки снова легли ему на грудь, а пальцы осторожно принялись исследовать рельеф его грудных мышц.

— Прекрати, мне так неудобно.

— Да? А мне так приятно. Жаль, что тебе не нравится.

Ее босая нога нежно погладила его стопу.

— Почему ты босиком, детка?

— Я не надеваю туфли, если могу обойтись без них. Я люблю ходить босиком, а ты, Мерфи?