– Операционная заказана на десять тридцать, – сказал Васильков, выходя из машины. – Сегодня вроде больше ничего не запланировано.

– Это хорошо, – пробормотал Матвей, беря с заднего сиденья сумку. – У меня что-то административной работы накопилось, надо бы разобраться, а то потом вообще не соображу.

– Тяжко? – сочувственно спросил Васильков.

– Ну, сам же знаешь…

– Да уж знаю! Не поверишь – чуть не сплясал, когда узнал, что Драгун тебя вместо себя оставляет. Не люблю эту волокиту бумажную.

– А кто любит? Думаешь, я в восторге?

– Слушай, Матвей, пока мы одни… Ты мне скажи – с Аделиной у тебя серьезно?

Мажаров даже приостановился:

– Ты чего, дядя Слава?

– Ты не темни, Матвей, я же не слепой. Просто не хочу, чтобы она потом совсем сломалась. Не удивляйся, я немного в курсе ее отношений с Одинцовым. Ну, бывших отношений. Пашка редкий козел, конечно, и хорошо, что теперь он так далеко, что и не видно. А Аделина… Я ведь за ее матерью в свое время немного… как это… – чуть замялся Васильков, и Матвей весело присвистнул:

– Эге… да ты ходок, дядя Слава, вот не знал!

– Да какой там ходок, – отмахнулся Васильков. – Просто Майя… когда от нее муж ушел и она с двумя детьми осталась совершенно одна… ой, да что я вру-то? При чем тут дети? Меня к ней всегда тянуло, в одной больнице работали. Но, знаешь, ничего не произошло, она, кажется, даже не заметила моих ухаживаний. То ли любила своего Эдика вопреки всему, то ли просто замкнулась… И вот я боюсь, что Аделина такая же. Любила Одинцова, в рот ему смотрела, каждое слово ловила – а он ее предал. Тут одно время за ней главный хирург пытался приударить, но не вышло. Вот я и подумал… Она при тебе совсем другая становится, мягче как-то, что ли. Словом, если у тебя к ней несерьезно, то лучше… ну, ты понял.

Мажаров с нескрываемым удивлением смотрел на хирурга. Никогда в коллективе не обсуждались вопросы личной жизни – ни собственной, ни коллег, это было просто не принято, а уж шефиню трогать вообще никому в голову не приходило, и вдруг…

– Дядя Слава, я тебя очень уважаю. Но сюда не встревай, хорошо? Наши с Аделиной отношения протекают за пределами этой клиники, и обсуждать здесь нечего. А если волнуешься, что я ее обижу, то расслабься. Она так странно устроена, что я иногда думаю – а ведь мы даже не разговариваем, а читаем по ролям чей-то чужой диалог. А потом вдруг раз – и она другая совсем, ранимая, беззащитная. И у меня рука не поднимется ее обидеть, понимаешь, вот как раз потому, что я видел, как она бывает беспомощна.

Васильков внимательно посмотрел на него, снял очки, протер их краем халата и вздохнул:

– Ну, дай бог, – и пошел по направлению к корпусу.

Операция прошла хорошо, Матвей размывался, думая о том, что через несколько месяцев пациентка сможет улыбаться, разглядывая себя в зеркале, и жить ей станет немного легче. Она полюбит себя, перестанет страдать от комплексов и непременно что-то изменит и в себе, и в жизни. Осознание своей причастности к этому процессу всегда бодрило Мажарова даже после трудоемких и длительных операций, он ощущал свою нужность и потому совершенно не чувствовал усталости.

В ординаторской он сел за стол и включил компьютер, чтобы внести протокол операции в историю болезни. Васильков дремал, положив голову на сложенные руки, и Матвей негромко предложил:

– Дядя Слава, может, домой поедешь? Уже второй час, все равно работы нет.

– Нет-нет, – встрепенулся тот, выпрямляя спину. – Это я что-то от жары разомлел. Ты бы, кстати, заявку на ремонт кондиционера отправил, три дня уже не пашет, между прочим.

Матвей поднял глаза на установленный над дверью кондиционер и увидел закрытые «шторки».

– Надо же, я не заметил. Хорошо, что сказал, сейчас сделаем, – он быстро черкнул заметку в ежедневник.

В ординаторскую вошел Евгений Михайлович, на ходу обмахиваясь голубой пластиковой папкой:

– Ну и духота… у вас тоже кондиционер не работает?

– Что – и у вас проблемы? – поморщился Матвей.

– Да, сломался. Иду к вам, думал, что хоть тут освежусь. Кстати, Матвей Иванович, когда отпускаете больных в город, могли бы и меня предупреждать, чтобы я время рассчитывал.

– Я никого никуда не отпускал, – записывая в ежедневник заметку о проверке всех кондиционеров, отозвался Матвей. – У нас это не практикуется вообще-то.

– Странно. Почему тогда ко мне сегодня Куликова на беседу не пришла?

– Куликова? Вы что же, думаете, что я ее со свежими швами выпустил? Я ей даже корпус запретил покидать. Наверное, забыла о сеансе.

– Ничего она не забыла, ее просто в отделении нет.

Матвей отодвинул ежедневник и уставился на психолога:

– Евгений Михайлович, вы на что сейчас намекаете? Что я нарушаю режим, установленный в клинике?

– С чего вы это взяли? – удивился тот. – Я пришел сказать, что ваша пациентка пропустила сеанс.

– Но вы намекаете, что это я ее отпустил.

Васильков с интересом прислушивался к их диалогу, хотя и старался сделать вид, что занят правкой листа назначений. Матвей почувствовал прилив злости – уже не впервые психолог так или иначе пытался его задеть, и это выглядело уже странно.

– Идем в отделение, – сказал Мажаров решительно и встал из-за стола. – Если больной нет на месте, я хочу в этом убедиться лично.

Психолог пожал плечами:

– Ну, идемте. Только что изменится?

– Там увидим.

Они через переход дошли до лечебного корпуса, где располагались послеоперационные палаты, добрались до нужной, и Матвей толкнул дверь. Куликова сидела в кровати, укутав ноги до колен одеялом, хотя было душно. На коленях у нее стоял ноутбук, и пациентка что-то быстро набирала, бегая пальцами по клавиатуре. Мажаров с торжеством повернулся, но наткнулся на обескураженный взгляд психолога и счел за благо промолчать.

– Наталья Анатольевна, вы пропустили сеанс у психолога, – сказал он негромко, так как Куликова, увлеченная работой, даже не услышала звука открывшейся двери. Вздрогнув от неожиданности, она с силой захлопнула крышку ноутбука и недовольно спросила:

– А стучать в вашей клинике не принято?

– Извините. Евгений Михайлович волнуется, он ждал вас, а вы не явились и отсутствовали в палате, что я вам, кажется, строжайше запретил.

– Я? Отсутствовала? – опухшие веки мешали Куликовой округлить глаза, но по мимике Матвей понял, что именно это она и пыталась сделать. – Я тут безвылазно, как под арестом.

– Вас не было, – вмешался психолог. – Я заходил около одиннадцати, палата была пуста.

– Вы что-то путаете, – безапелляционно заявила пациентка, прижимая к груди ноутбук. – Я все время на месте, мне запрещено выходить.