– Вас уже выпустили? А кто тогда убийца?

– Мне это тоже интересно.

– Что ж они так... хватают всех, наобум!

– Это ваши охранники так хватают. Бум-наобум. Перестарались они.

– Кого теперь подозревают?

– Не знаю. А вы?

– Что я? Ему полгода угрожали... да вы знаете.

– А Портной?

– Что, Портной? Не мое дело пальцем указывать. Пусть полиция ищет. Что, кровь на вашем ноже – не его?

– Его. – Я не сводил с него прямого взгляда, и он отвел глаза.

– Ладно, я позвоню. – Глотов вынул мобильник и набрал номер. Нескольких начальственных слов было достаточно, я мог забирать своего конягу. – Езжайте, охрана вас выпустит.

Я возвратился в церковь и подошел к гробу. Панихида заканчивалась. Мне хотелось еще попрощаться с внучкой, и я, дождавшись, когда мы встретимся взглядами, улыбнулся ей и покивал головой. Она ответила горькой улыбкой. Таня стояла чуть поодаль от матери, и я внимательно рассмотрел женщину. Не очень здоровое, слегка подпухшее, как у алкоголички, лицо, отсутствующие глаза. Ее бывший муж, молодой Софронов, поджав скорбно губы, бессмысленно уставился неподвижным взглядом на кучу цветов под гробом. Алла, опустив вуаль и скрывая от всех свои чувства, по-прежнему не отходила от батюшки.

Я прошел в дальний угол церкви, нашел образ Спаса Нерукотворного, несколько раз перед ним перекрестился и про себя прошептал: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Через час я уже был в проходной завода. Но все оказалось не так просто. В бюро пропусков обо мне ничего не знали, пришлось звонить в дирекцию, те связались с охраной, и, наконец, вышел их старший. Он удивленно и недоверчиво оглядывал меня, потом хмыкнул, покачал головой и скрылся за дверью бюро пропусков. Пока я ждал, еще несколько охранников с любопытством высовывались из-за турникета.

Свой мотоцикл я нашел на складе среди мешков с цементом. Завелся он без проблем, и я выкатил его к заводским воротам. Пришлось посигналить, пока вразвалочку не вышел мой главный партнер по нокаутам.

– Ну, что шумишь? Где пропуск на вывоз груза? Что в сумках?

Я слез с мотоцикла, протянул бумажку и распахнул два задних кофра. Даже не взглянув в них, он махнул напарнику в окно будки, и створки ворот со скрипом разъехались на метр.

– Узко – я же не на велосипеде!

– Протиснешься. И не шали мне больше! – хохотнул он прямо мне в лицо. – Болел животик?

В окошко будки за нами с интересом наблюдал второй охранник. Я непроизвольно подтянул перчатки.

Дальнейшее произошло как-то само собой. Левая моя перчатка приподнялась, и охранник с интересом на нее посмотрел, поворачивая голову и доверчиво подставляя мне левую скулу. Я вложил всю силу и весь свой вес в правую перчатку, она глухо щелкнула о его челюсть и остановилась. Он падал в точности как в первый раз в проходной – как мешок, с грохотом, плечами и головой сначала о дощатую стенку будки, потом на асфальт. И так же, как в прошлый раз, через несколько секунд к нему подскочил второй охранник. Я подождал, пока первый подаст какие-нибудь признаки жизни. Тот наконец задвигался, и только тогда я вежливо попросил второго открыть ворота шире.

Отделение челюстно-лицевой хирургии Первой градской больницы высилось четырнадцатью заполненными болью этажами близ Нескучного сада. Обшарпанный лифт неспешно поднял меня на предпоследний этаж. Больничные запахи, койки с больными в коридорах, не уместившиеся в палатах, серые линялые халаты на шатких плечах – все это живо напомнило мои скитания по военным госпиталям пару десятков лет назад. Дежурная назвала номер палаты, я осторожно постучал в дверь и приоткрыл ее: тишина, шесть коек, и только на двух – неподвижные тела под простынями.

Здоровый человек всегда входит в это царство боли и горя робко, стыдясь своего здоровья, и с ужасом от внутреннего чувства, что и сам мог бы тут лежать, и наверняка когда-нибудь ляжет, это не за горами. Но вскоре оторопь проходит, мрачные обитатели в одинаковых халатах становятся похожими на обыкновенных людей, и черта, разделявшая два мира, стирается. Но только на время, до следующего посещения больного, чтобы потом поражаться вновь.

Моего знакомого Сереги в палате не оказалось. Один из его соседей даже не повернул на мой вопрос забинтованную голову с ржавыми пятнами. Второй не владел речью и только махнул рукой куда-то за стену.

Вспоминая больничные порядки, я взглянул на часы – до ужина рано, до вечерних уколов и процедур тоже. Значит, где-то курит, – тут всегда есть курилка под какой-нибудь лестницей, под пожарным шлангом, всегда найдется укромное местечко, ставшее почти законным, откуда никто всерьез не турнет. Так было и на этом этаже. Мой Серега нашелся на пожарной лестнице, он сидел на подоконнике у окна с роскошным видом на вечернюю Москву.

Только узнать в нем Серегу было мудрено: голова забинтована, а от челюсти выпирает стальной крепеж. Еще у дежурной я справился о его травме, и та мне зачитала из журнала: «двойной перелом нижней челюсти... операция прошла без осложнений... на штифтах и проволоке нагноений нет».

Но и не узнать Серегу тоже было невозможно: по смешливым осоловелым глазам. Рядом на подоконнике сидел и его дружок, из заводских, и оба были уже «кривые». Дружок, увидев меня, как школьник, мигом спрятал в карман пиджачка полупустую поллитровку. На газетке остались пластиковые стаканчики и мелкая закусь: дело понятное, пришел навестить дружок с завода. Серега меня узнал, но выразить радость мог только мычанием и жестом – мол, давай с нами, сейчас втроем еще дернем. Хороший парень, он мне нравился: не унывал нигде, даже тут нашелся: лицо собрано на проволоке и винтах, но если их как-нибудь раздвинуть, он пузырь с дружком обязательно раздавит.

– Пп-о-о-мянем директора, ббо-оксер!

– Сам-то живой?

– Жжи-ивой. На-а-аливай е-ему, Сеня.

– Не пью, я так посижу, вы не стесняйтесь. – Я выложил на подоконник пакет с персиками и грушами, купленными по дороге, и протянул руку дружку. – Как они его все-таки разделали!

– Нали-ивай на дво-оих, Сеня. Цца-арство ему не-ебесное, – подмигнул мне Серега. – О-обезбо-оливающее, мне поло-ожено, все зако-онно.

Я вынул свой мобильник, полистал в его памяти фотоснимки, нашел парочку за воскресенье, на даче, и поднес Сереге к глазам.

– Этот тебя бил?

Он всматривался, я ждал, потом перещелкнул на второй снимок, обратно, еще раз, потом прокрутил видео. Серега закивал головой и замычал:

– О-о-он, о-он, па-адло. И еще с ним двое бы-ыли, здо-оро-овые.

– Может, тебе приятно будет, Серега, – теперь этот, справа, на нарах посидит.

– На на-арах? При-иятно мне. Моло-оток ты, боксер. Ка-ак? Расска-ажи.

Я в двух словах рассказал. Поспрашивал и его, но у того все в голове перепуталось – везде была боль, там, здесь...